Первокурсница - Виктория Ледерман

Все-таки я дождалась его!

Когда дня через три после этого ко мне примчался вернувшийся из командировки Кирилл, я, к своему удивлению, легко и просто назвала его папой. И поразилась, какой болью и каким счастьем засветились его глаза и как чересчур крепко он стиснул меня в объятиях. Неужели ему всю жизнь нужна была такая малость? И ведь самое главное – мне это нисколько не трудно. Почему же я, эгоистка такая, ни разу этого не сделала?

Потом мне разрешили посещение, и я не могла прийти в себя от изумления, узнав, сколько народу, оказывается, хотело меня навестить. Причем большинство из них – те, кому, как я полагала, на меня было совершенно наплевать, кому я только мешала и с кем рассорилась в пух и прах. В мою палату тек людской поток не хуже чем в Мавзолей в былые времена. Ну, мама с папой не в счет, они у меня торчали каждый день, про Саню вообще не говорю, а вот отцовскую Наташу и маминого Сергея Павловича я увидеть ну никак не ожидала. Казалось бы, на кой я им сдалась и для чего меня навещать? Но, тем не менее, Наташа приволокла целую миску сочных котлет, чтобы побаловать меня домашней кухней, а Сергей Павлович поставил на мою тумбочку вазочку с тремя бордовыми розами и завалил мое одеяло мандаринами.

После них заявилась Янка со своим любимым тортиком и сама же его смолотила, взахлеб рассказывая мне новости про соседа, все того же чудика Эдика Козочкина. Недели три назад он выиграл в лотерею машину и по ошибке выкинул лотерейный билет в мусор. После чего, хохоча над собой и своей дырявой головой, рассказал об этом всем соседям по дому. Три дня все жильцы, кто был в курсе, прочесывали мусорные баки, торопясь найти драгоценный билет раньше других «золотоискателей» и раньше прибытия мусорной машины, которая опустошала баки два раза в неделю. Одному счастливчику все же повезло, и между картофельной шелухой, селедочными кишками и использованной туалетной бумагой он откопал желанный предмет и трясущимися от радости руками поднес к глазам. И тут же чуть не умер от разрыва сердца – билет оказался отксерокопированным на обычной бумаге. Эдик зачеркивал цифры на «черновике», чтобы ненароком не испортить оригинал, который, пока все искали его в помойке, преспокойно лежал себе в паспорте владельца и ждал своего часа. От побоев Эдика спас только его отъезд в Москву за новенькой «Калиной». Но, судя по всему, оскорбленные соседи уже готовят ему сердечную встречу.

Не успела Янка уйти, как я уже принимала всю нашу группу во главе с Гороховым. Я скормила им мои мандарины, от которых у меня уже начали чесаться щеки. Они просидели час, рассказали о первых днях учебы в новом семестре, на прощанье спели мне десять куплетов «Гаудеамуса», чтобы укрепить мой угасший боевой дух, и удалились нестройной цепочкой.

Ко мне приходили и мамины подруги из аптеки, и Янкины родители, и дед, и Настя. А однажды пришел даже наш куратор Данилевский, смутив меня донельзя. Но настоящий шок я испытала, когда в палату неожиданно вошла… Ольга. Села на стул возле меня и сказала, опустив глаза:

– Он мне все рассказал.

Я поперхнулась сочной грушей, которой наслаждалась до ее появления.

– И что теперь? – прокашлявшись, спросила я. – Ты пришла душить меня больничной подушкой?

– Зачем? Я пришла тебя навестить. Геныч не пошел. Ему не… – Она поискала слово. – Нелегко. Ведь это мы виноваты в том, что с тобой случилось.

– Вы?! – только и смогла вымолвить я.

– Ну… Геныч. А значит, и я тоже…

Я подумала вдруг, уже без всякой насмешки, что они действительно сиамские близнецы. Потому что за столько лет, проведенных вместе, они срослись в единый организм. Они – одно целое. Они уже не Гена и Оля, это «одно целое» зовется теперь Генаоля или Олягена. Ведь ясно видно, что она не мыслит себя без него. А единый организм невозможно разорвать пополам легким движением руки, без боли и крови. Именно поэтому у меня ничего и не получилось.

– Ты не думай, пожалуйста, что он рассказал мне всю эту историю как-то однобоко, чтобы выгородить себя. Нет, он рассказал так, как было. Я его знаю. И обвинял только себя. Сказал, что та… новогодняя ночь – полностью на его совести. Он мог тогда еще все прекратить, и ничего бы уже не случилось в санатории. Но он не захотел. И вот… ты здесь.

Я не верила своим ушам. Она уникум, как и он. Да если бы мой «законный» парень рассказал мне, что целовал и обнимал кого-то другого, разве я пошла бы просить у нее прощения, хоть бы она и спрыгнула с небоскреба от несчастной любви?

– Саш… А ты его очень любишь? – нерешительно спросила она.

– Оля! Это была дурость! Самая настоящая дурость. Я его совсем не люблю. Мне все это приснилось, привиделось, понимаешь? Он мне совершенно не нужен, я тебе клянусь, – твердо сказала я, с удовольствием отмечая про себя, что говорю чистую правду. После Саниных нежных объятий и ласковых слов, которые он мне нашептывал ночами, образ Геныча потускнел и съежился, и мне самой было непонятно, что именно я в нем так любила. Или не любила? Может, мне просто хотелось отнять у других то, что мне не принадлежало?

После Ольгиного ухода я еще долго пребывала в задумчивой растерянности. Как же так? Почему все вокруг оказывается не таким, как я привыкла считать? Откуда вокруг меня честные мужчины, благородные женщины и верные друзья?

И, видимо, для того, чтобы добить меня окончательно, тем же вечером ко мне пришла мама, вытащила из сумки мою подросшую Лаки, погладила ее и посадила поверх одеяла, сказав при этом:

– На, потискай ее немного, пока медсестры нет. Соскучилась, наверно.

Кошка, не обращая внимания на меня, моментально сиганула маме на плечо. Мама, моя мама, не выносившая и вида домашних животных, потерлась об ее рыжую морду щекой и сказала:

– Ах ты, моя умница! Красавица! Такая ласкуша! Ты знаешь, Саш, она повадилась спать на моей подушке.

Теперь я твердо знала только одно: что я в этой новой жизни ничего не понимаю. Этот странный приветливый мир был мне почему-то незнаком.

Или из моего глаза вылетел наконец осколок кривого зеркала?