Армия древних роботов - Александр Шакилов

Лариссу будто со всего размаха огрели веслом по затылку, а затем сломали ей ноги в коленях и, когда она упала, хорошенько пнули в низ живота. Разом пропало желание искать камни. Захотелось исчезнуть. Перестать существовать.

– Да-да, это всего лишь жалость, а не любовь. Мой сынок сейчас милуется со своей суженой, со своей любимой, – с удовольствием пророкотала Миррайя, – а ты, гнилое мясо, саранча ты дохлая, скоро будешь валяться на земле, никому не нужная, пока тебя не съедят черви. Белые жирные черви.

Храп Майдаса усилился, превратившись в настоящий грохот бушующего над головой ненастья, только молний не хватало.

Зажав рот, Ларисса хихикнула.

Лучше бы Миррайя молчала, эффект был бы сильней, а так она наговорила того, о чем понятия не имела. В отличие от Лариссы, которая прекрасно знала, как у Траста нынче обстоят дела, как сильно он возбужден и что шепчет его ненаглядная невеста об их почти что брачных отношениях, которым, похоже, не суждено стать по-настоящему супружескими.

Именно поэтому Ларисса, не сдерживаясь больше, подошла к толстой стерве и, брызгая слюной, расхохоталась прямо в ее щекастую, лоснящуюся от жира рожу.

– Милуется с суженой? С любимой?! Да твой сынок, как и ты, жирная ты колбаса, позабыл имя этой девки и никак не может вспомнить. Но не из-за этого его детородный орган никак не наполнится мужской силой, несмотря на все ласки твоей обожаемой невестки. Не из-за этого… – Тут Ларисса захлебнулась смехом, закашлялась, осознав вдруг истинную причину мужской слабости Траста в присутствии его невесты. – Неумело, кстати, ласкает твоего сыночка твоя невестка, больно ему делает, хотя, судя по ее стараниям, она вовсе не девственница.

– Ты лжешь, падаль! – Кряхтя, постарев разом лет на двадцать, Миррайя поднялась. Ее лицо в свете луны превратилось в обтянутый высохшей кожей череп с пустыми глазницами, от обильных телес не осталось и следа, только позелененные мхом кости с обрывками гнилой кожи на них, а густые рыжие волосы ее изъела плесень.

Ларисса моргнула, луна на миг потухла над ее головой – и наваждение сгинуло. Над ней возвышалась жирная туша коровы в людском обличье. Обычная деревенская колбаса, разве что похотливая сверх меры.

– Я, гнилое мясо, дохлятина и мертвечина, все-все-все знаю про твоего сыночка, про твоего маленького паршивца. Потому что чувствую все-все-все происходящее с Трастом: каждый его вдох освежает мне грудь, каждый чих щекочет мне нос, каждую каплю пота с его лба его ладонью вытираю. А ты, жирная колбаса, все это чувствуешь? Нет? А хочешь, я помогу ему наконец-то ублажить шлюху-невесту? – После этих слов Миррайя, стоически сдерживавшая напор Лариссы, попятилась, но бежать ей было некуда, Ларисса отсекла ее собой от спасительной повозки и запряженной в нее спящей стоя коровы. – Хочешь, колбаса, сделаю это?! Прямо сейчас буду с ним и с его подружкой. Помогу ему?!

И вот тут мать Траста сделала то, что заставило Лариссу отшатнуться и вскрикнуть от страха: Миррайя перекрестилась.

И не важно, забывшись или же преднамеренно, надеясь остановить нападки Лариссы, сделала это мать Траста. За такой жест четвертуют и сжигают на центральной площади Моса! Любые проявления религии – как и само слово «религия» – под запретом на Разведанных Территориях. Ведь из-за религии – и не только из-за нее – случилась Третья мировая!.. Судя по самодовольному лицу, Миррайя взяла себя в руки, но раскаиваться в содеянном даже не думала.

– Однажды тебя, колбаса ты жирная, сожгут на очистительном костре.

Ларисса еще много чего сказала бы Миррайе, но вернулся Траст с невестой, а при нем ругаться с его матерью Лариссе не хотелось.

Траст и невеста вышли из темноты порознь.

Ее, злую, растерянную, но полную решимости, подсвечивала равнодушная луна. Его лицо было красным в сполохах угасающих углей, последней вспышки жизни в поселке, последнего тепла Щукарей, щедро отдаваемого ночному воздуху.

– Это все потому, что я блоху случайно убил. Ту, что снял с твоей груди и посадил в желудь с дырочками, чтоб через те дырочки блоха могла кусать меня и так жить. Помнишь? Ну чего ты головой мотаешь? Помнишь, конечно. Скажи, что помнишь! Вот, другое дело… – без остановки тараторил Траст, избегая смотреть на свою избранницу, ту, которая будет засыпать у него под боком и просыпаться там же до самой его смерти. – Так блоха вот та была символом нашей любви, понимаешь? А я ее убил. Убил блоху любви. Вот и нет любви, понимаешь? Из-за блохи все. А так-то я о-го-го. Может, новую нужно?.. У тебя как, есть еще?

Невеста всхлипнула.

И Лариссе стало ее жалко. Конечно, у девчонки никогда не было никаких блох. Конечно, ловля кусючего насекомого на теле суженой – всего лишь глупая древняя традиция, возникшая после Третьей мировой, когда закончились все средства личной гигиены и людей в бомбоубежищах и бункерах заедали вши.

– Мертвая ты или живая, доченька, мне без разницы, – услышала Ларисса. – Главное, чтобы ты была счастлива. Я люблю тебя. И всегда буду любить.

Могучий храп отца при этом не прервался ни на миг.

В дверь постучали.

Не робко и не осторожно, не нагло и не бухая мужицким мозолистым кулаком в дубовые лакированные доски, сбитые вместе, не выпрашивая разрешения войти, а просто извещая, предупреждая о себе. Скрипнув, дверь чуть приоткрылась, потом открылась настолько, чтобы в комнату смогла впорхнуть невысокая стройная девушка – или еще девочка? – лет двенадцати или чуть старше.

– Плесень и бурая гниль! Почему вы не заперлись?! – безжалостно топча цветущий живой ковер, девчонка прошла мимо древнего – как еще в пыль не рассыпался? – пластикового стола, за которым сидели две женщины. На ходу она бросила на столешницу два запечатанных полиэтиленовых пакета. В одном были еще живые насекомые: комары, слепни, стрекозы. В другом – нечто вроде кусочка коры с налипшей землей. У дальней каменной стены, не прикрытой гобеленом-плетенкой, а обшитой, как и прочие стены в княжеских покоях, пластиковыми панелями, девчонка плюхнулась на старинный сундук, уж очень похожий на корпус компа из лаборатории, – тот затрещал под ней старинным пластиком, намекая, что готов развалиться в любой момент, однако девчонку это ничуть не смутило, она, похоже, не испытывала благоговения перед древним, довоенным еще, хламом.

С запозданием потянувшись рукой к носу, девчонка звонко чихнула. Всю ее с головы до ног покрывал зеленый налет пыльцы. От чиха над головой девочки поднялась полупрозрачная дымка. Теперь стало видно, что волосы у малышки рыжие. Да не просто рыжие, как у большинства ее сверстниц, а огненные, аж пылающие в лучах заходящего солнца. Стоило на них взглянуть хотя бы вскользь – и глаза слезились от рези.

– Ну и на кого ты похожа? – едва не смахнув со столешницы керамическую солонку-гриб с якобы продырявленной червями шляпкой, из-за стола порывисто поднялась высокая женщина. Говорила она тихо, но властно. Заплетенные в косу волосы были аккуратно – ни одна прядь не выбилась – уложены вокруг ее головы. Одета она была в скромную, совсем без украшений, зеленую плетенку почти что до пят. Ее глаза были ярко-голубыми, точно две ручейные льдинки в начале весны.

– Как на кого похожа? На тебя, конечно, – ответила ей девчонка, вертя в руках старинную пластиковую куклу без головы, зато с длинными-предлинными ровными-преровными ногами и жалкими обрывками когда-то яркой одежды.

– Дочь, а ну-ка живо приведи себя в порядок! – Женщине пришлось повысить голос на девушку, и она невольно закашлялась. Похоже, нечасто ей приходилось так делать.

– Даринка, ну что это за чушь? Ну как ты разговариваешь с матерью? – разглядывая принесенные пакеты, пожурила девчонку вторая женщина, оставшаяся сидеть за столом. Она сняла с головы впопыхах коряво надетый парик из светлых завитых волос и положила его на хрупкую полиэтиленовую скатерку, расчерченную на квадраты синими полосами. Ее череп был лысым и гладким, как отполированная седалищами скамейка. – А ты, Селена, успокойся, присядь. Даринка сейчас все сделает, как надо. Она же умничка. Она же принесла нам все в коконе.

Быть умничкой прежде всего означало, что Даринке следует, не медля и не переча матери, полностью раздеться и выкинуть безнадежно испорченную одежду подальше в коридор.

– Не заперто, дочь, было, потому что мы с Ренаттой ждали тебя. Да и чего нам запираться? Лезь уже, помыться тебе надо. – Селена указала на большую деревянную ванну, занимающую четверть помещения. Над ванной поднимался пар. Рядом с ванной на большом мертвом табурете дожидались купальщицу мыло и живые плетеные полотенце и мочалки. – И хорошенько помыться. Так, чтобы под ногтями на ногах не осталось грязи и уши стали прозрачными.