Никогда не люби незнакомца - Гарольд Роббинс

Сначала они испуганно смотрели на меня, но со временем привыкли и стали целовать в щеку, когда приходили проведать.

Моррис и Берта Кайны и их дочери, Эстер и Ирен, стали моей первой семьей, и наша неловкость и смущение поначалу были легко объяснимы. Семейные отношения, привычные и простые для большинства людей, мне казались сложными и непонятными. Я никогда не мог понять, кто чьим родственником является. Но постепенно мы привыкли друг к другу.

В конце сентября меня выписали из больницы, и я вошел в новый мир. Дядя Моррис отвез меня домой на маленьком «бьюике». Там уже ждал накрытый стол. Тетя Берта испекла торт. Я перезнакомился со всеми родственниками. Когда все разошлись, мне показали мою комнату, которая мне сразу понравилась. Раньше в ней жила Ирен, старшая из девочек, которая сейчас переехала к Эстер или, как ее называли дома, Эсси. В шкафу уже висела моя одежда.

Помню, как дядя Моррис сказал: «Фрэнки, это твоя комната». Девочки уже спали. Я вошел в комнату и огляделся по сторонам. В глаза сразу бросилась фотография молодой женщины в рамке.

— Это твоя мама, Фрэнки, — объяснила тетя Берта, заметив мой взгляд. — Это ее единственная фотография, и мы подумали, что ты захочешь, чтобы она стояла у тебя в комнате.

Я подошел ближе. Маме было лет девятнадцать. Зачесанные назад и собранные в пучок волосы, как было модно в те дни, слегка раскрытые в улыбке губы и веселые огоньки в глазах. Чуть округленный волевой подбородок, даже пожалуй слишком волевой для ее глаз и губ. Я смотрел на снимок несколько минут.

— Ты очень похож на нее. Фрэнки, — заметил дядя Моррис. Он тоже подошел к комоду, взял карточку, затем поставил обратно. — Хочешь, я расскажу тебе о ней?

Я кивнул.

— Переодевайся, и мы поговорим.

Тетя Берта достала из комода новую пижаму.

— Мы подумали, что тебе понадобится новая пижама, — улыбнулась она.

— Спасибо. — Я неловко взял пижаму и начал расстегивать рубашку. Мне еще предстояло научиться принимать подарки.

— Ты никогда не должен стыдиться своей матери, Фрэнки, — начал дядя. — Она была необычайной женщиной. Видишь ли, давным-давно мы жили в Чикаго. Вся семья гордилась ей. Когда Франсис исполнилось двадцать, она уже закончила колледж и собиралась идти работать. Как раз в это время и сделали фотографию. Она была очень активной девушкой и постоянно боролась за права женщин. В то время женщины не имели права голоса, как сейчас, и она все время произносила гневные речи о дискриминации. Франсис была очень хорошим бухгалтером. Однажды ей удалось найти ошибку, которую допускали из месяца в месяц в бухгалтерских книгах «Маршал Филдс», большого магазина в Чикаго, в котором она работала. Примерно в то же время я переехал в Нью-Йорк. Потом она влюбилась в сослуживца и захотела выйти за него замуж, но родители воспротивились. Понимаешь, у нас была очень строгая семья, а он не был евреем. Короче, они бежали. Франсис написала, что собирается в Нью-Йорк и обязательно зайдет, но больше мы о ней ничего не слышали. Мы безуспешно пытались найти ее. Вскоре после этого умерла мать, а отец переехал в Нью-Йорк к нам. Он часто повторял: «Если бы мы не были такими дураками и не пытались заставить ее жить по-нашему, она до сих пор жила бы с нами». Вскоре и он умер. Отец все время горевал после исчезновения Франсис. — Дядя Моррис опять взял фотографию.

— Но это все в прошлом, — решительно заявила тетя Берта, — а надо думать о сегодняшнем дне. По-моему, все они знают, что ты с нами, и очень рады, как и мы. Мы хотим, чтобы ты полюбил нас, как мы полюбили тебя, Фрэнки. — Она забрала фотографию у мужа и поставила на комод.

— Да, мэм, — ответил я, надевая пижаму и вешая брюки на стул. Я сел на край кровати, снял туфли и носки и улегся.

— Спокойной ночи, — сказали они.

Тетя Берта нагнулась и поцеловала меня в щеку.

— Спокойной ночи, — ответил я.

— Фрэнки, — сказала тетя, задерживаясь в дверях.

— Да, мэм?

— Не говори мне: «Да, мэм». Называй меня тетя Берта. — Она выключила свет и вышла из комнаты.

— Да... тетя Берта, — прошептал я и дотронулся пальцем до щеки, еще теплой от ее поцелуя.

Я уснул, глядя на фотографию матери, которую освещала луна. В темноте казалось, что она улыбается мне.

Глава 2

На следующее утро я проснулся рано. В квартире царила тишина, похоже, все еще спали. Я встал с кровати, подошел к комоду и посмотрел на часы. Половина седьмого.

Солнце еще не взошло. Моя комната выходила во двор, и из окна виднелись еще два дома. Из открытого окна послышался звон будильника и долетел запах свежего кофе. Стены домов были выкрашены в белый цвет, чтобы лучше отражать солнце. Я отошел от окна, надел нижнее белье и брюки и тихо отправился в ванную умываться.

Вернувшись к себе, сели задумался. Все здесь оказалось новым и необычным. Я привык спать в комнате с другими детьми и сейчас скучал без ежедневной веселой утренней возни. За дверью раздались шаги, и я выглянул в коридор.

— Доброе утро, Фрэнки! — улыбнулась тетя Берта. — Не спится?

— Нет, просто я привык вставать рано.

— Умылся?

— Угу, — ответил я. — Уже оделся.

— Будь добр, сбегай за булочками, а то мне не хочется идти.

— С удовольствием, тетя Берта.

Она дала мне мелочь и объяснила, где находится булочная.

Было уже около семи, и люди собирались на работу. Я купил булочки, а на обратном пути — «Ньюс».

Булочки я положил на кухонный стол и сел читать газету. Через несколько минут пришла тетя Берта и поставила на плиту кофе. Еще минут через десять появился дядя Моррис.

— Доброе утро. Фрэнки! Как спалось?

— Отлично, дядя Моррис.

— Ты уже купил газету? Есть что-нибудь интересное?

— Ничего особенного. — Я протянул газету. — Хотите посмотреть?

— Спасибо.

Тетя Берта принесла тосты и апельсиновый сок. Не отрываясь от газеты, дядя начал завтракать.

Потом мы ели яйца и пили кофе с булочками. Когда завтрак уже закончился, пришли девочки.

— Доброе утро, — хором поздоровались они, подошли к отцу с обеих сторон и поцеловали его.

Он обнял их и вернулся к газете. Затем Ирен и Эсси подошли к тете Берте и поцеловали ее. Она нагнулась, поцеловала дочерей и что-то им прошептала. Девочки подошли ко мне и поцеловали меня. Я рассмеялся. Девочки сели за стол.

— Мне пора, — объявил дядя Моррис, взглянув на часы. — Ты идешь сегодня в школу, Фрэнки?

— Наверное.

— Вечером расскажешь, как дела. — Он поцеловал жену и вышел.

— В какую школу ты будешь ходить, Фрэнки? — поинтересовалась Эсси.

— Джорджа Вашингтона.

— А я в другую.

— Здорово! — Я замолчал, не зная, о чем говорить.

Тетя принесла дочерям завтрак и села.

— Понравилось? — улыбнулась она.

— Потрясающе!

— Я рада. По-моему, тебе пора в школу. Нельзя опаздывать в первый же день.

Я пошел к себе, надел галстук, пиджак и вернулся на кухню.

— Пока! — попрощался я.

Тетя встала из-за стола и проводила меня до двери. В прихожей она дала мне три доллара.

— Это тебе на неделю на обеды и карманные расходы. Если мало, скажи.

— Нет! Хватит. Зачем мне больше? Спасибо!

— Счастливо!

Она закрыла входную дверь.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Все изменилось. Например, больше не нужно идти на мессу перед занятиями.

Школа Джорджа Вашингтона располагалась на углу Сто девяносто первой улицы и Аудубон авеню. Новое здание из красного кирпича с невысоким куполом высилось на холме.

Меня сразу послали в приемную директора. Я назвал секретарше свое имя и ждал, пока она найдет мою карточку. Она велела мне идти в 608-ую комнату, когда прозвонит девятичасовой звонок.

После звонка коридор моментально наполнился учащимися. Я легко нашел 608-ую комнату и отдал учителю карточку. Он посадил меня на заднюю парту.

Я огляделся по сторонам. Класс оказался смешанным — человек двадцать черных и столько же белых. Со мной за партой сидел негр.

— Новенький? — широко улыбнулся он. — Меня зовут Сэм Корнелл.

— Меня Фрэнсис Кейн.

Да, здесь все не так, как в школе Святой Терезы.

Лишь в конце первой недели мы заговорили о религии. Меня всегда удивляли евреи. Сейчас, кажется, я начал понимать, почему они такие странные. Они не ходили в будни в свою церковь, а субботы у них были воскресеньями. Без привычных ежедневных месс я постепенно начал скучать.

Нельзя сказать, что я был чрезвычайно религиозен. В основном я ходил в церковь лишь потому, что это входило в мои обязанности. При первой же возможности я старался увильнуть. Но сейчас, после нескольких лет довольно регулярного посещения месс, мне было как-то не по себе.

Я сидел дома. Перечитав все газеты, заскучал. По субботам дядя Моррис ходил на работу приводить в порядок бумаги, скопившиеся за неделю. В доме остались только мы с тетей Бертой, девочки играли на улице. Наконец я отложил газету в сторону и встал.