Заколдованный круг - Пентти Хаанпяя

И не только эти заброшенные, казавшиеся измученными книги были глупы.

— И мы с тобой очень, очень неразумны, — сказала девушка.

— Да, конечно! Только неразумные и могут быть счастливы.

В своих рассуждениях он пошел даже дальше, думая в тот момент, что говорит умно и серьезно: счастье бывает только у бедных. Богатые заботятся о том, как бы выгоднее разместить свои капиталы, они боятся обеднеть. Так жизнь и проходит мимо них.

— Но ведь опыт показывает, что, в конечном счете, плохо быть бедным и неразумным…

Откуда это было известно прекрасной форели горного ручья?

Но однажды, сидя на берегу, Патэ Тэйкка вновь почувствовал, что мысли его ясны и прохладны. Да, он в самом деле ведет себя, как глупый лягушонок, сидящий весной на зеленом листе. Он нисколько не думает, что будет дальше, что ему делать с этой девушкой? Неужели он удовольствуется такой мелкой, хотя и красивой рыбкой? Его голод познания жизни так велик, что эта рыбка кажется до смешного мизерной. Нет, ему нужно больше рыбы, крупной, разной. Но почему он тратит время на эту очаровательную форель? Ведь голод ему не утолить, а заниматься рыбалкой ради спорта нет смысла.

Кроме того, надо подумать и о самой рыбке. Стоит ли вытаскивать ее из воды, чтобы она задохлась на берегу, если рыболов заранее знает, что жарить эту рыбу не стоит.

И даже в интимных чувствах, которые, казалось, были их частным делом, давал знать о себе общественный строй. Девушка была бедна, он тоже. Если бы они соединились, их бедность увеличилась бы вдвое, а с годами и в несколько раз. Такое будущее Патэ Тэйкку не устраивало. Если бы он был уверен, что эта очаровательная форель не окажется обузой в его стремлении к лучшей жизни, то, пожалуй, он сделал бы свой выбор. Но сейчас он не хотел хоронить себя, обретать вечный покой у этой девушки.

«Остается сказать, — думал Патэ Тэйкка, — что их разлучила злая доля».

Он обдумывал это, сидя на берегу. Внизу черным, могучим потоком неслась вода. Бревна глухо ударялись о скалистые уступы.

Расставание с красивой пестрой форелью казалось трудным, и Патэ Тэйкка долго думал об этом, волновался, переживал, но через несколько дней он должен был отправиться в дорогу. Его ждали новые деревни, новые люди, новые ночлеги, а девушка оставалась. И ее постель, ее деревня оставались прежними. Кто может понять ее? Она чего-то ждала и чего-то дождалась, а теперь все опять уходило. Ее глаза, в которых словно смешались темная вода и солнечный свет, были широко раскрыты и на них навернулись маленькие, прозрачные капельки.

— Что, дождь пошел? — сказал Патэ Тэйкка. — Ну что ж, дождь тоже нужен. Оросится земля, взойдут хлеба, а потом опять будет ясно и солнечно…

— Ты должен писать мне…

Да, конечно. Патэ Тэйкка, десятник сплава, молодой человек, преисполненный надежд, умеет писать и сможет написать. Ну, а что это даст?… Но он все же обещал. Ему почему-то было хорошо сейчас. Ее красивые глаза наполнились слезами из-за него. Из-за него? Да, во всяком случае он был причиной появления слез. Приятно думать, что эта девушка когда-нибудь вспомнит о нем. Может быть, действительно прошел какой-то дождь, который размыл мерзлоту и сделал его, Патэ Тэйкку, лучше и податливее.

В ЛЕСОПРОМЫШЛЕННОМ ГОРОДЕ

Патэ Тэйкка и начальник сплава Пасо пьянствовали в городе, вернее, за городом, на пригорке, поросшем сосняком.

Лето подходило к концу. Солнце светило как-то грустно. С лесопилок доносился глухой и тяжелый грохот. Проезжая по улицам городка, машины поднимали за собой серые клубы пыли. Была видна река, темно-синяя и величаво широкая. На фоне неба грандиозным сооружением возвышался железнодорожный мост. По нему с грохотом проходили составы.

Сплав закончился. Уже двое суток Пасо и Патэ Тэйкка отмечали свое прибытие в город. С самого утра, захватив с собой вино и закуску, они забрались на эту горку. У Пасо в городе был свой дом, но там ему не сиделось.

— Я не люблю город и вообще помещений. В них душно. Почти всю жизнь я провел под открытым небом. И не люблю всякие там правила приличий и разные формальности. Я, например, хоть убей, не надену воротника. Почему это человек должен ходить в ошейнике, как собака?

Эти слова скорее всего адресовались Патэ Тэйкке, который был в новеньком костюме в полоску, в галстуке и штиблетах. Пасо, наоборот, был в своей обычной летней одежде. Он отпустил бороду. В зубах его все так же дымила папироса, а за щекой черным комком шевелился размоченный спиртом кусок жевательного табака.

— Я не люблю город. Стоит мне проспать ночь в своей квартире, как утром хочется выскочить на улицу и заорать во всю глотку. А попробуй, заори! Тут тебе и полиция, и законы, и положения. Я не имею права распоряжаться даже своей глоткой… — Он сделал глубокую затяжку. — Вот возьму и заору.

— Смотрите сами. Полиция может услышать.

— То-то и оно. Человек не имеет права выразить свою радость — покричать, хотя у него и нет дурных намерений. Выражает же птичка божия свои чувства голосом, данным ей от природы, и никто ее не тащит в участок.

— Постановления не распространяются на птиц. У птиц имеются крылья. Если в городе вам нестерпимо хочется орать, то зачем вы поселились здесь, зачем купили дом?

— Из экономических соображений. Заметь для себя: дом и хозяйственность неотделимы. Мне удалось купить дом по дешевке. Он приносит мне изрядный доход. Дом — это собственность, недвижимость. Эта собственность ни с того ни с сего бесследно не исчезает. Я уже не верю в бумаги и в цифры. Однажды я прогорел на них. И как прогорел! Да, мировая война и меня пустила по миру. Я работал, экономил и скопил порядочную сумму. А потом в один прекрасный день обнаружил, что я нищий. Деньги, на которые только что можно было купить многое, которые давали людям чувство уверенности, уже ничего не значили. Можешь поверить, что мне было досадно, когда я увидел, что трудился и копил впустую, но я начал сначала. Черт побери, неужели я так глуп, что меня еще проведут, объегорят! Я заключал сделки, спекулировал продуктами — и наживался. Снова поднялся на ноги. И так больше не упаду. У меня в городе дом — недвижимое имущество. Это тебе не бумажка с цифрами, которая в один миг может потерять всякую ценность…

Патэ Тэйкка знал, что