Поймать хамелеона (СИ) - Юлия Цыпленкова

слушать шарлатанов, потому что хамелеон был намного, намного хуже. И если они остановят его еще на Глафире Воронецкой — это будет очень большая удача.

Глава 5

Петербург встретил Воронецких многоголосьем улиц и серым небом. Сегодня день выдался хмурым, и мелкая морось то начиналась внезапно, то так также внезапно заканчивалась. И все-таки это не мешало ловить жадным взглядом всё, мимо чего они проезжали. Столица!

К своему стыду, Михаил, несмотря на то, жил всего в нескольких днях пути, не был в Петербурге ни разу. Что уж говорить о Глаше! Впрочем, ничего ни удивительного, ни постыдного тут не было. Ни в университет, ни в военное училище Миша никогда не стремился, даже не задумывался об этом. Да и жаждой путешествий не болел, как и многие дворяне, особенно помещики.

Образование он получил не блестящее, но и не худшее. Еще отец нанял маленькому Мише гувернера — престарелого немца, который обучил мальчика арифметике, немецкому языку и немного латыни, которую знал тоже немного. Французский язык младший Воронецкий учил с гувернанткой Глаши и вместе с сестрой. А родному языку и истории детей обучал строгий с виду, но добрейший на самом деле Сергей Романович.

Что до географии, то тут роль учителя взяла на себя бабушка. И если Сергей Романович только казался строгим, то бабушка могла и за розгу взяться, если внуки не отвечали на ее вопросы. Впрочем, обучение с ней происходило своеобразно. Старшая помещица Воронецкая указывала статьи из энциклопедии, а после, держа в руках книгу, слушала, как дети запомнили прочитанный материал.

Она же учила и музыке. И если Глашеньке музицирование давалось легко, то Миша этот предмет ненавидел всей душой, потому что, как говорится, медведь не просто наступил ему на ухо, а оттоптал от всей своей медвежьей души. В общем, ни слуха, ни чувства ритма, ни даже музыкальной памяти у мальчика не было. И бабушка наконец сжалилась.

А вот с танцами дело обстояло немного лучше. Этому детей учила гувернантка Глафиры, а младшие Воронецкие составляли друг другу пару. За неимением того, о чем было сказано выше, Миша научился танцевать под счет. И если сестрица плыла в вальсе, то ее братец сопел, пыхтел и старательно считал. Даже закусывал кончик языка от усердия. Но от этой привычки его быстро отучили бабушка и ее розга, которой та постукивала по ноге, наблюдая за детьми.

Ну а после смерти бабушки у Михаила Алексеевича появился новый учитель — Афанасий Капитонович, и учился у него дворянин Воронецкий уже иной дисциплине, коммерции. И это дело шло у него, может, и не бойко, но весьма недурно. Деловитости отца у Миши не было, но сметка имелась. Так что компаньон хвалил молодого человека и обещал, что в будущем тот сможет воротить такими делами, что нынешние будут казаться детскими шалостями. Воронецкий улыбался, слушая, ему и вправду было приятно.

Наверное, потому, что купец в некотором роде восполнял отеческую заботу, которой отроку когда-то не хватало. Алексей Игнатьевич был сначала занят делами, после и вовсе умер, а гувернер и учитель не дали того, в чем нуждался подрастающий юноша. А Афанасий Капитонович был каким-то душевно большим и основательным, и Миша ощутил то самое, в чем нуждался.

И в свою очередь пытался дать нечто подобное и сестре — быть ей не только братом, но и где-то немного отцом. Должно быть, потому и считал, что прежде надо было устроить счастье Глаши, а потом уже думать о себе. Но теперь речь шла об ее здоровье, и надо было сначала вернуть прежнюю Глафиру, ну а потом опять говорить о ее счастье.

— Миша.

Воронецкий вынырнул из своих размышлений и посмотрел на сестру. Она несколько ожила за время дороги. Прежней не стала, да и взгляд леденел, когда брат вновь пытался узнать, что с ней произошло, и Михаил пока оставил эту тему. И Глашенька опять немного оживилась. А сейчас она показалась ему взволнованной.

Воронецкий накрыл руку сестрицы ладонью и спросил с улыбкой:

— Что, душа моя?

— Мишенька, прошу тебя, давай назовемся супругами. И фамилию возьмем иную.

Михаил опешил. Он с минуту смотрел на сестру, и она повторила:

— Прошу тебя.

— Но это же дурно, Глаша, мы единокровные…

— Так я ведь не в церковь тебя прошу пойти, Мишенька, — ответила она. — Никто здесь не знает, кто мы на самом деле.

— Но зачем⁈ — воскликнул Воронецкий, однако заставил себя успокоиться и заговорил мягко, словно уговаривая малое дитя: — Глашенька, мы похожи. К тому же всякое бывает, можем ведь встретить и кого-то знакомого. Какие разговоры пойдут тогда в нашем уезде, даже представить страшно. Нас же ни в один приличный дом не примут, а о супружестве…

Он замолчал, потому что сестра смотрела на него с нескрываемым раздражением, будто это не она, а ее брат говорил глупости.

— Миша, мы похожи, но не близнецы, — парировала Глаша. — Достаточно сказать тому, кто заметит эту схожесть, что мы приходимся родней друг другу, но дальние, однако родовые черты схожи. Тут не о чем говорить.

— Но если знакомые…

— Для знакомых мы те, кто мы есть.

— А если тебе встретится тот, кто придется по душе⁈ — вновь воскликнул Миша. — Что если и он полюбит тебя? Но он ведь будет считать, что ты замужем. И за кем⁈ За… — Воронецкий кашлянул и понизил голос, — за родным братом. Это же какой-то кошмар!

— Стало быть, он будет счастлив узнать потом, что я свободна, — отмахнулась Глафира Алексеевна. — И даже если тебе кто-то придется по душе, всё будет то же самое. Для знакомых мы брат и сестра Воронецкие. В гостинице же пусть будем какими-нибудь Сорокиными. Ты, быть может, учитель гимназии, а я твоя супруга. И в Петербург приехали издалека, ну, к примеру, Тамбова.

— И что бы в Петербурге понадобилось учителю гимназии из Тамбова? — проворчал Михаил.

— Ну хотя бы нового места. Решили перебраться в столицу, только и всего. Быть может, это мой каприз. А может быть, и чье-то предложение. Прошу тебя, — она вновь сжала брату руку, — я не хочу, чтобы мы назывались своими именами.

Воронецкий прищурился:

— Ты чего-то опасаешься? Или кого-то?

Взгляд Глашеньки уже знакомо стал колючим, и она ответила вопросом на вопрос:

— А отчего бы вам, Михаил Алексеевич, ни откликнуться на просьбу своей сестры? Вы ведь вроде любите ее, как говорите, не так ли? Так почему бы просто не сделать той невинной малости, о какой она просит вас?

— Даже так? —