Возвращение в Эдем - Валерий Борисович Бочков

– Но ведь дикари? – промямлил я. – Краснокожие… Вождь…Шаман.

– Дикари? У вас такая вера в эволюцию! В прогресс! В поступательное развитие человечества!

– Может, и Дарвин – дурак?! И эволюции не существует?

– Митя! Не пугай меня – конечно, не существует! – она обидно рассмеялась, будто я ляпнул какую-то чушь. – Какая к чёртовой матери эволюция? Вырождение – да! Регресс – абсолютно! Вы встречаете в джунглях дикарей. Вы обычно думаете, что они примитивны, а из примитивных людей начинают развиваться цивилизация и культура. Что скоро они изобретут колесо и через пару поколений построят ракету и полетят на Марс. Так? Но вы не понимаете главного – в большинстве случаев эти дикари являются потомками культурных народов. Которые уже летали на Марс.

– Но наука! Законы физики! Это же не гипотезы, это – истина!

– Боже! – простонала Ева. – Чудовищный наив! Истины, которые выявлены логическим путем, воспитанным на наблюдениях этого трехмерного мира, вовсе не являются истинами с точки зрения высшего сознания! Притча о слоне и трёх слепцах!

У вас нет ни малейшего представления о реальном положении вещей…

– У вас?

– Да, у вас! Но главная беда – ослиное упорство! Нет ни малейшего желания понять! Хотя бы представить! Ты ж писатель, Митя! Так гордишься своей фантазией, в припадках эйфории считаешь себя чуть ли не гением, чуть ли…

– Неправда, – холодно оборвал я. – Никогда я не говорил…

– Но думал! Думал! – она отмахнулась несуществующей рукой. – И ты прав… Да-да, ты прекрасный литератор. Ведь я всё перечитала – «Кремация» – просто шедевр. И ранние вещи, «Рай» и «Все певчие птицы» – потрясающе! Прочла даже ту первую вещь, как она… про художника…

– «Доспехи ангелов сотканы из дыма». Но он не художник, он в рекламном агентстве…

– А «Латгальский крест»! Роман мирового уровня! Нобелевского – без дураков!

– Погоди-погоди… – я наклонился к ней. – Какой крест? Балтийский? Я не писал про крест…

Ева отвела глаза.

– Ой! Гляди! – воскликнула с фальшивым восторгом. – Олень на опушке! Тот же самый! С белой… этой… звездой на лбу.

Я даже не повернул головы. Строго спросил:

– «Латгальский крест»? Чья это книга?

– Твоя.

– Ну и о чём же эта… моя… книга?

– Ну, знаешь, так, сложно…

– А ты попробуй-попробуй.

– Там сюжет на нескольких планах развивается – параллельно. В прошлом, будущем и настоящем. Но настоящее происходит в будущем, поэтому…

– Бред!

– Почему – бред? «Кремация» ведь тоже так написана.

– «Кремация» – классическая антиутопия! А то, о чём ты говоришь – это какой-то композиционный винегрет. На трёх уровнях…

Я запнулся, осторожно спросил:

– А что ты там… про Нобелевскую премию, кажется – да? Нет?

– Ты ж говоришь – бред?

– Так ты можешь и?..

Она фыркнула и подмигнула – мол, пара пустяков.

10

Исполнение желаний! Исполнение желаний – что может быть упоительней!

Что может проще! Багдадский вор и Конёк-Горбунок, старик Хоттабыч и жар-птица, Мэри Поппинс и Мефистофель – с младенчества нас натаскивают, готовят к этому испытанию. Мы ещё не знаем третьего закона Ньютона, но нам известна история незадачливого старика и его сварливой старухи – каким же олухом нужно быть, чтобы проворонить такой шанс! В детстве всё просто – мороженое каждый день, летние каникулы круглый год, а на третье желание даже воображения уже не хватает. А вот в древней Индии жил слепой нищий, такой жалкий и одинокий, что местный бог среднего чина по имени Параджанья растрогался и решил исполнить его желание. Но всего лишь одно. И что характерно, в отличие от русского рыбака-пенсионера индус оказался на редкость сообразительным малым.

«Сделай так, о всемогущий Параджанья, чтоб в глубокой старости я мог любоваться своими внуками, которые вкушают яства с золотых блюд, сидя на террасе мраморного дворца с видом на прекрасный парк, где гуляют павлины, пасутся ламы, а в озёрах плещутся тучные карпы».

Вот так – учись, рыбак!

Ровно четыре месяца назад, в самом начале декабря, я чуть было не сыграл в ящик. Гололёд вермонтских дорог отличается редким коварством. К тому же моё высокомерие, столь свойственное русским, когда речь заходит о зимних морозах, водке и исторических катаклизмах. Да, конечно, я учился ездить на искалеченном «москвиче». А после ещё пару десятилетий колесил по столичным и подмосковным улицам и переулкам, злым и мстительным, напоминающим порой фронтовые дороги не только ухабами, но и яростью неукротимых участников движения. Японские камикадзе по сравнению с московской шофернёй выглядели тогда как трусливые школьники.

Помню январские снегопады на Садовом и июльские ливни, чудесно превращавшие Трубную в Венецию, помню ржавый костыль, что вылетев из-под колеса «краза», с хищным хрустом пронзил триплекс и застрял в пяти сантиметрах от моего лба, – дело было где-то в районе Смоленской. Отскочившее (по вине нетрезвых механиков) на всём ходу переднее колесо, пробитый поддон картера на Можайке – моторное масло текло по асфальту, как чёрная кровь жертвенного быка. Помню тот открытый люк на проспекте Мира в крайнем левом ряду, – помню-помню бессилие и отчаянье. Помню надежду и веру.

Фатализм моряка с каравеллы, покорная обречённость и наивное суеверие приклеивали к лобовому стеклу талисман – бумажную богоматерь, Николая-угодника или Иосифа Виссарионовича. Порой на одном стекле уживались все трое. Да, московские дороги, эта смесь нехитрой цивилизации и чистосердечного варварства, таили сюрпризы и предвещали приключения. По крайней мере, тогда, в конце прошлого века.

– К чему ты мне всё это рассказываешь? – спросила Ева.

– «Блэк айс», – вместо ответа строго молвил я. – «Чёрный лёд». Ты знаешь что это такое?

В то декабрьское утро, синее и звонкое, точно вырезанное из детского кино про малахольную Настеньку и всемогущего Морозко, я гнал в аэропорт – прилетала Вера. Необитаемое шоссе петляло через лес, взбиралось на сопки. Сверху распахивались открыточные просторы – белые утёсы, заснеженные поля, стеклянные озёра, – всё чересчур красиво, чтобы не таить западни. Одно это должно было меня насторожить. Ага, как бы не так.

Спидометр показывал шестьдесят миль, я нажал круз-контроль и врубил музыку на всю катушку. Пустая дорога шла под уклон. К обочине подступал промёрзший лес, из сугробов стеной вырастали высоченные ёлки, все в белом инее, как засахаренные, от макушки до пят. Справа промелькнул труп оленя. Он лежал на краю дороги, выставив вверх мёртвые ноги, точно сломанный конь с ярмарочной карусели. Ночной лесовоз должно быть сбил бедолагу.

Чудесная гармония утра, составленная из замёрзшей красоты и несомненной логики бытия, внезапно дала трещину. Инстинкт, звериное чутьё безошибочно уловило тот фатальный хруст. Мозг, как всегда, безнадёжно запаздывал. Какая-то уверенная сила потащила машину влево.

С плавной