Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Dwyer Philip

На рис. 2-2 (49) Пинкер сравнивает смертность в результате военных действий между негосударственными и государственными обществами, рассчитанную как процент от всех смертей, вызванных военными действиями. Важно рассмотреть, что на самом деле представляют собой эти цифры. Пинкер довольно кратко описывает, каким образом были получены различные показатели, но у нас есть все основания скептически относиться к статистическим данным, относящимся к периоду 10 тыс. лет до н.э. Первое очевидное препятствие - это концепция войны. Если мы не знаем, как определялись и идентифицировались военные действия около 12 тыс. лет назад, то как мы можем измерить число жертв войны? Здесь Пинкер не очень информативен. Сами цифры Пинкера иллюстрируют связанную с этим проблему. Некоторые цифры по государственному обществу обозначены как "смерть в сражениях", другие - как "смерть от войн" и "войн и геноцидов", а некоторые вообще не указаны. Какие же смерти следует считать боевыми, и как можно сравнивать современные смерти от боевых действий с доисторическими? Выбор примеров, конечно, также имеет решающее значение. Нет ничего удивительного в том, что уровень смертности на войне в США в 2005 году (один из примеров Пинкера) оказался крайне низким. Если бы были выбраны регионы с районами боевых действий, то результаты (включая потери среди гражданского населения), очевидно, были бы совсем другими, и Босния 1992-5 годов, Руанда 1994 года и Сирия 2010-х годов наверняка дали бы нам другие показатели, чем те, которые выбрал Пинкер. С другой стороны, мы, конечно же, не станем использовать их в качестве репрезентативных современных примеров.

Для ХХ века можно рассчитать достаточно надежные глобальные средние многолетние показатели. Представленные же цифры по негосударственным обществам в значительной степени опираются на набор очень ограниченных выборок. В своем статистическом изложении Пинкер приводит три различных набора примеров негосударственных обществ. Первый состоит из данных доисторической археологии, представленных двадцатью одним объектом, охватывающим временной интервал от 12 тыс. до н.э. до XVIII в. н.э., т.е. около 14 тыс. лет. Они представляют группы как "охотников-собирателей", так и "охотников-земледельцев". Следующая группа состоит из информации о восьми недавних или современных обществах охотников-собирателей, а третья - из десяти примеров обществ, в которых смешаны охота, собирательство и садоводство. Какие хронологии представляет собой третий набор, не уточняется. Как уже отмечалось ранее, второй набор количественных данных Пинкера не слишком полезен для общих выводов об обществах охотников-собирателей.

Что касается археологических данных, то Пинкер сообщает читателю, что цифры основаны на анализе скелетов. Это чрезвычайно краткое описание, учитывая множество проблем и возможных "подводных камней", связанных с построением доисторических показателей смертности на основе археологических данных. Начнем с того, что охват археологических анализов крайне неравномерен и такие данные, как правило, очень фрагментарны. В этом случае более точный анализ скелетов означает наблюдение за повреждениями на костях человека. Однако доисторические общества часто не хоронили своих умерших на легко идентифицируемых кладбищах. Часто мы вообще не знаем, являются ли анализируемые индивиды репрезентативными для более широкой популяции. Во многих обществах было принято сжигать умерших. И даже если это не было принято, степень сохранности костей сильно варьируется. Как отмечает Уэйн Э. Ли, информация из отдельных мест подтверждает наличие насилия на ранних этапах истории, но не может многое сказать об общей частоте насилия. Мы просто не знаем, представляют ли они исключительные события, когда, например, одна группа отнимала территорию и ресурсы у другой группы, или же такие действия часто повторялись. Здесь есть очевидный риск превратить исключительное в обычное, но во всех случаях мы должны признать, что не знаем.

Для получения достоверных показателей необходимо оценить общее число умерших и определить, не является ли анализируемая выборка костей каким-либо образом необъективной. Например, чаще ли находят и анализируют кости погибших в боях или жертв массовых убийств по сравнению с людьми, умершими естественной смертью? Кроме того, очень важно знать абсолютное число людей, для которых рассчитываются показатели. Очень малое число погибших и ограниченные популяции подрывают достоверность рассчитанных показателей, поскольку в очень малых популяциях даже единичные случаи могут сильно повлиять на показатели, рассчитанные в процентах на 100 000 человек. Информация о цифрах необходима для того, чтобы оценить, имеет ли вообще смысл сравнивать эти показатели с современными цифрами, основанными на популяциях в сотни миллионов или даже миллиарды человек. Пинкер такой информации не предоставляет. Однако очевидно, что, по крайней мере, некоторые из приведенных археологических памятников представляют собой лишь очень небольшое количество людей. Известный пример из Судана, 12-10 тыс. лет до н.э., включает не более пятидесяти девяти человек, из которых по крайней мере двадцать четыре имеют повреждения, указывающие на преднамеренное убийство, возможно, военное. Это, конечно, можно рассчитать как 41% смертей от войны в Судане, но абсолютные цифры настолько малы, что результат бесполезен в качестве среднего значения за 2000 лет на такой большой территории. Еще более нелепо было бы использовать этот показатель в качестве индикатора распространенности насилия в негосударственных обществах вообще, а сравнивать его с современными мировыми показателями и вовсе бессмысленно.

Категоризация является фундаментальным аспектом количественного доказательства. Пинкер строит свою аргументацию на простой дихотомии между негосударственными и государственными обществами. Такой подход порождает ряд недостатков в статистических данных. Грандиозное повествование Пинкера предполагает фундаментальный переход в распространенности насилия в человеческих обществах и то, что этот переход произошел задолго до средневекового/раннесовременного периода. Долгосрочный спад не был траекторией медленного и неуклонного сокращения на протяжении тысячелетий, а представлял собой принципиально прерывистый процесс, в котором основной переход непосредственно связан с появлением централизованного государства. Таким образом, различие между негосударственными и государственными обществами имеет решающее значение в изложении Пинкера.

Одним из следствий этого является то, что Пинкер подрывает некоторые из своих собственных критических замечаний в адрес прежних представлений о мирном прошлом. Никто не утверждает, что все негосударственные общества были мирными и что войны начались только с появлением государств. Предполагаемое миролюбие скорее ассоциируется с определенным типом негосударственных обществ: обществами охотников-собирателей. Развитие военных действий часто рассматривается как долгосрочный эффект неолитической революции (т.е. постепенного развития земледелия) и появления оседлости. Общепринятая научная позиция заключается в том, что войны, даже если они имели место до неолита, стали более частыми, более изощренными и более институционализированными в эту эпоху. Информация , полученная на основе произвольной выборки догосударственных обществ, независимо от времени и места, является слабым аргументом против предполагаемого общего миролюбия конкретно охотничье-собирательских обществ.

Сам Пинкер полностью отвергает неолитическую революцию как основной водораздел в истории насилия. По мнению Пинкера, "бессмысленно проверять исторические изменения в насилии, нанося смертельные случаи на временную шкалу из календаря". Сельское хозяйство, утверждает Пинкер, развивалось в разное время в разных регионах и распространялось постепенно, и "общества нельзя разделить на группы охотников-собирателей и сельскохозяйственные цивилизации". Почему это обязательно неправильно, остается неясным. Так или иначе, Пинкер предсказывает, что переход от негосударственных к государственным обществам был решающим шагом к снижению насилия, и начинает сравнивать "охотников-собирателей, охотников-земледельцев и другие племенные народы (в любую эпоху) с одной стороны, и оседлые государства (также в любую эпоху) - с другой". Этот маневр фактически близок к круговой аргументации: переход от негосударственного к государственному предстает и как отправная точка анализа, и как его результат. Возможно, дихотомия "не-государство/государство" задумывалась как гипотеза, но неясно, как ее проверять.