Король Чернило. Том 1 - Ник Кейв

СЛЕПОЙ ЛЕМОН ДЖЕФФЕРСОН

Вот идет Слепой Лемон ДжефферсонТук-тук-тук постукивая клюкойВот идет Слепой Лемон ДжефферсонТук-тук-тук постукивая клюкойВ конце мытарств ждет его канаваКанава с дождевой водой

О, старый явор! Старый явор!Протяни свои руки сквозь штормВниз слетают два братца-воронаХлоп-хлоп-хлоп стук-стук-стукСловно сборщики налогов, что ломятся в домСтук-стук-стук стук-стук-стукХлоп-хлоп-хлоп гроб-гроб-гробПриколотят к двери смертный приговор

Прибыл поезд Судного ДняЗалазь в вагон!Черный паровоз летит впередДавай быстрей!По тоннелюЖуткому, как этот мирНа последней станцииНас кто-то ждетСловно третий ворон, самый большойДавай быстрей!  Его дорога темна и пустыннаИ нет у него кадиллакаЕго дорога темна и священнаИ нет у него кадиллака —Это черное небо — слепой его глазА луна — на нем катаракта

Быстрей! Еще быстрей! 

THISTLES IN THE SOUL

Первый раз я увидел Einstuzende Neubauten по голландскому телевидению. Было это в 1982 году. Группа, с которой я играл тогда, The Birthday Party, выступала в Голландии с серией концертов, и это случилось уже почти под самый конец тура — мы все были уже смертельно вымотаны. Только я собирался покинуть наш скромный, но гостеприимный отель, как вдруг странный гипнотический звук, коварно соблазнительный, неотразимо печальный выплыл из комнаты, где стоял телевизор. Эта мрачная мелодия повлекла меня за собой, и когда я вступил в комнату, откуда она исходила, увиденное на экране превзошло даже те потрясающие звуки, которые я услышал.

Там был молодой человек в темных очках, дувший в колено канализационной трубы. Позже мне рассказали, что его зовут Александр ван Борциг. Молодого человека, конечно,— а не колено. Колено же называлось «Жаждущее Животное». Благодаря совершенно нетрадиционной, если не сказать примитивной работе оператора голландского телевидения мы могли созерцать маниакального ван Борцига без перерыва все пять или шесть минут, наблюдая за тем, как его естественно бледная древнегер-манская внешность приобретает опенок спелой сливы. Как тоскливо звучал голос Жаждущего Животного, разливаясь в воздухе словно присвистывающая, умирающая сирена! Я помню, что лицо ван Борцига постепенно становилось такого же цвета, как те красные чулки, что носила Хейди, горничная в отеле. Привет.

Затем ужасный грохот, исходивший, казалось, из самого чрева другого зверя — очень голодного — принялся опустошать поле плача, уже утрамбованное Жаждущим Животным ван Борцига, пока эти два звука не слились в сочетании, заставившем подскочить меня прямо до потолка. Это было похоже на то, как если бы Улисс и его пьяные матросы, оседлали одинокую сирену, затащили ее на скалы и скопом там изнасиловали. Довольно медленно, что редко случается в телевизионных шоу подобного рода, камера двинулась вдоль стены и остановилась на человеке с двумя деревянными молотками в руках, стоявшем подле двух огромных листов стали, которые он колотил все сильнее и сильнее, в то время как ван Борциг продолжал дуть с такой силой, словно хотел заработать опухоль мозга. Этим человеком был Эндрю Унрих, отличавшийся гитлеровскими усиками и прической, похожей на поле после боя. Наконец, камера остановилась на третьем персонаже. Это был самый красивый человек в мире. Он стоял в черном обтягивающем свитере, черных каучуковых брюках, черных каучуковых ботинках. На его шее болталась совершенно затраханная гитара. Кожа обтягивала его кости, щеки были покрыты струпьями, словно от неизлечимой болезни, а глаза выпрыгивали из орбит, как у слепого. Но все же глаза эти смотрели на нас так, словно созерцали божественного пришествие. Перед нами был человек, полный величия; Наполеон-победитель, стоящий посреди своих трофеев, Цезарь-завоеватель, принимающий парад, на своем параде, Христос, взошедший на Голгофу. Бликса Баргельд.

Примерно шестьдесят секунд он стоял, словно парализованный, созерцая собственное сумасшествие. Затем открыл рот и заорал так, словно кто-то выдернул занозу из самой его души.

Когда представление было окончено, мой друг сказал, что встречался с Сюзанной Кункл из группы Malaria за день до того в Амстердаме, и она рассказала ему о вечеринке E.N. в амстердамском отеле. Все были практически голыми и бродили по комнате. Александр ван Борциг сидел в углу, уставившись на метроном и раскачиваясь вперед-назад — тук-тук-тук-тук — в такт ему.

Через несколько месяцев, когда The Birthday Party переехали из Лондона в Берлин, мы познакомились с E.N. и стали друзьями. Я помню, что навещал их во время записи «Жаждущего Животного» в маленькой крузбергской студии, очень холодной и затхлой, заваленной кучей старья. И в центре комнаты стоял микрофон, указывающий на маленького паршивого пса, копавшегося в куче дымящихся поросячьих кишок. К груди Бликсы Баргельда был прикреплен контактный микрофон, а жилистый Мафти барабанил кулаками по доске. Бум-бум Бум-бум. Бум-бум Бум-бум. E.N. принадлежат к той разновидности групп, которые работают в туманной области «новой музыки», что для меня лично не более чем ярлык, раздаваемый чересчур щедро и чересчур быстро. Ярлык, который с готовностью принимается большинством групп в наши дни, особенно в Германии; группами, чьи амбиции не имеют иной цели, чем собственное бессмысленное самовыражение через запугивание публики неизвестным и новым. Einstuzende Neubauten не таковы. Они просто «великая» группа — я употребляю это слово в его классическом смысле. Лично для меня их сущность кроется вовсе не в неортодоксальной манере игры на музыкальных инструментах — напротив, она имеет вполне ортодоксальную природу. Einstuzende Neubauten делает великими в моих глазах, то же самое, что делает великими Джонни Кэша или же Velvet Underground, Джонни Ли Хукера, Suicide, Элвиса, Дилана, Leadbelly, The Stooges. Все они — первопроходцы, но что выделяет Ханка Уильямса из массы его современников, то же отделяет E.N. от огромной, безликой трясины, которую представляет собой музыка современной «новой волны». Благодаря собственному трудолюбию, стойкости по отношению к компромиссам, благодаря боли истинного самовыражения, благодаря неподдельной любви к своему искусству, они добились звука, который, прежде всего, является их собственным, их подлинным звуком. Но не для того, чтобы как-то выделиться. Эта группа разработала свой язык исключительно с одной целью — дать голос своей душе.

И вот в чем основное отличие между E.N. и теми, кто им подражает. Вот почему E.N. не подвластны времени. Они всегда знали значение и цель своей музы: дать высказаться своей душе.  

перевод Елена Клепикова

YOUR FUNERAL, MY TRIAL

ЧЕРНАЯ ЖАННА

О, че-е-е-е-ерная ЖаннаО, че-е-е-е-ерная ЖаннаУжас в головеЯзык словно ранаЖивет у рекиБоли и обмана

Горящий фонарь воду пронзаетКомпанию освещаетДвадцать шляпДвадцать головКаждый из них готовРасправиться с ней в подвалеЕе виски распилиЕе саму истерзали

О, че-е-е-е-ерная ЖаннаО, че-е-е-е-ерная ЖаннаТы снова вспомнилаПро крепкий сон, про крепкий сонБездомные псы изгадили твой огородЦепными псами торфяник твой окружен.

«Г-н Смит, г-н Вессон,Почему вы сегодня закрылись так поздно?»Да вот нас задержала девочка  Очень похожая на ворону.32, .44, .38 она просила нас взвеситьА когда мы спросили, куда держит путьОна ответила: «К мести»В Нью-Хейвен сорок восемь человек проживалиДо тех пор, пока девочку к ним не прислали

О, че-е-е-е-ерная ЖаннаО, че-е-е-е-ерная ЖаннаПечальны и пьяны твои пистолетыПровели они ночь с тобой до рассветаДорога домой была намного корочеДвадцать восемь осталось в Нью-Хейвене, впрочем  

РЕКИ ПЕЧАЛИ

Внизу у дороги я увидел МериВолосы из золота, губы - вишни спелыеМы спускались к реке, туда, где плакали ивыКреслом для влюбленных обнаженный корень былИз разодранной земли воскресшийНо ивовыми путами связан крепчеО, Мери, обольстительница сердца(И понять, что правильно, я не в силах)Вечный заложник в твоем детском миреИ свое оловянное сердце я положил

В темницу ее грудиОна плыла впередиПотряхивая кудрямиК коленам платье спускаяВоды превращая в виноИвы превращая в венки

Мери смеялась вдалиСпугнув сазанаСвоей призрачной тенью, которую она неслаСквозь эти реки печали и сквозь меня  

КРИВЛЯКА