Здравствуй, Гр-р! - Татьяна Стекольникова

— Антон Владимирович! Сейчас я не способна никого бить по щекам и смеяться над обиженными… Это все было в прошлой жизни… Скажите мне — только честно! — мы с вами спали?

Адвокат упрямо не смотрел на меня. Он сидел красный, как помидор, и все мешал в камине угли. Домешается — вот-вот уронит в камин щипцы… Нет, обошлось.

— Как бы я посмел… не будучи мужем…

— А не показалось ли вам, что я делала намеки или приставала с нескромным предложением? Склоняла вас, как говорится, к сожительству?

Все-таки он уронил щипцы в камин… Махнув на щипцы рукой, адвокат наконец повернулся ко мне:

— Вы сами спросили… Да, мне так показалось. И мы поссорились… потому что я не стал… Я даже не смел вас поцеловать! Вы вообразили себя эмансипе…

Эмансипированной? Феминисткой? Леший знает, подумала я, как это у них называлось — борьба за права женщин. Видно, демонстрировать свои желания — это часть борьбы, и для Шпинделя — неприемлемо…

— Вы дороги мне, и я не могу поступить с вами, как с… как с…

— …с проституткой что ли? С кокоткой? У вас так говорят? Для вас так много значит официальное объявление людей мужем и женой? Тогда, выходит, женился — спать с женщиной можно, а если не в браке — то баба прелюбодейка, развратница и шлюха?

— Как-как?

— Так-так… Какие вы, мужики, козлы, ни черта не смыслите! Анна… то есть я… наверное вас любила, желала, жаждала подарить вам себя, смело показала вам это и от вас ждала проявления плотских чувств — на определенном этапе развития отношений одних вздохов недостаточно, — а вы ее… то есть меня… отвергли… Возможно, она… я то есть… почувствовала себя оскорбленной и стала все делать вам назло. Похоже, вы и толкнули ее — меня! — в объятия к этому Стремнову… Уж он-то, судя по вашему рассказу, не был такой холодной рыбой, как вы!

— Он был отвратителен… Как он хватал вас за руки, как дышал вам в шею! Вы не должны были позволять!..

Шпиндель замолчал. От камина было жарко, и я чувствовала, что становлюсь такой же красной, как адвокат. Я встала и попросила вернуть меня в спальню. Мне надо было подумать — ишь, какой собственник… Уязвленный адвокат имел на меня зуб, и как ему доверять? От любви до ненависти, как говорится…

Мы в молчании прошагали до нужной двери — в обход, хотя я точно помнила, что из бильярдной есть дверь в коридорчик, ведущий прямиком в ванную, смежную с моей спальней. Где-то в глубине квартиры били часы.

— Сколько уже?

Адвокат достал из жилетного кармана часы-луковицу на длинной цепи и щелкнул крышкой.

— Четыре… Анна Федоровна, могу я надеяться, что ваши чувства ко мне вернутся?

— Антон, вы неправильно формулируете вопрос. Поймите, вы разговариваете с женщиной, которая познакомилась с вами сегодня утром. О каком возврате чувств может идти речь? Правильно было бы спросить: "Сможете ли вы полюбить меня?"

— Так вы полюбите меня?

Нет, ну посмотрите на него! Скажешь "да", он привяжется с вопросом "Когда?". Скажешь "нет", еще чего доброго застрелится — знаю я их нравы, читала: то травятся, то стреляются — и все из-за несчастной любви.

— А зачем вам любовь сумасшедшей женщины, которую подозревают в убийстве? Видите, не на все вопросы можно ответить вот так сразу. Давайте продолжим обсуждение наших отношений, когда найдут убийцу Стремнова.

Шпиндель сделался еще краснее. Хотя куда уж более…

9. Я все-таки открываю маленькую дверь за ширмой, нахожу улики и подслушиваю, хотя прекрасно знаю, что подслушивать некрасиво.

Я гордо удалилась в свою спальню. Хотя какая она, к черту, моя? Как я залезу на эту кровать — после трупа? И где, наконец, взять хоть какое-нибудь подобие халата или что они там носят дома, — я уже дышать не могу, стиснутая этим серым шелком… Я переходила от кресла к бюро, от бюро к ширме, ощущая на себе чей-то взгляд и поэтому все время озираясь, чтобы убедиться, что я одна. Нет, не одна — за мной с высокой спинки кресла следил кот.

— Кыса-кыса-кыса… — позвала я. Кот прижал к голове уши и заколотил хвостом по креслу.

— У, злюка… Ну и торчи там сколько влезет. Думаешь, только и мечтаю тебя потискать? И не надейся…

Шипя и плюясь, кот исчез за креслом. А я двинулась к той двери за ширмой, у которой меня остановил Сурмин. За дверью оказалась гардеробная — длинная и узкая. Под потолком тускло горела лампа. Вдоль стен выстроились плечом к плечу шкафы. В них я обнаружила ряды платьев, полки, забитые бельем и обувью. Верхний ярус занимали круглые коробки — наверное, там хранились шляпы. Одежды хватило бы на средней руки бутик… Как среди всех этих шелков, мехов, бархата и кисеи отыскать что-то наподобие домашней одежды, я не представляла. Зато, пройдя вдоль шкафов до конца гардеробной, я нашла очередную дверь и оказалась нос к носу с Полиной. Эта девица что, специализируется на подслушивании?

— И куда я попала? — вопрос дурацкий, но должна же я была что-то сказать?

— Это моя спальня! Нечего сюда соваться! Я позову маму!

— Даже если это твоя спальня, зачем так орать? Я же тебя не съем, не стукну и не стану отбирать у тебя твои вещи! Могла бы и поговорить с сестрой…

Полина попятилась от меня, растопырив руки. Похоже, она не хотела, чтобы я увидела что-то, находящееся у нее за спиной. Вообще-то я не агрессивная, на людей не нападаю. Но тут другой случай. Я двинулась прямо на нее, прикидывая, решится ли моя сестрица схватиться со мной в рукопашную, если окажется, что отступать ей некуда. В ближнем бою у меня шансов не было — мои нынешние сорок пять кэгэ против ее девяноста — это все равно что нападение божьей коровки на бульдозер. Я поискала, чем бы вооружиться. На расстоянии вытянутой руки на одноногом столике стояла длинная тощая ваза с розой. Розу пришлось выкинуть, а вазу взять за горло. Поигрывая вазой, я шагнула к Полине. Вот она-то была в домашнем — без всяких там корсетов, в широком и длинном синем балахоне. Но пятиться в таком наряде — чревато последствиями. И они, последствия, не замедлили явиться — девица наступила на подол, послышался треск рвущейся ткани, и Полина, подвывая, рухнула на ковер. Оставив ее на полу — сама виновата, не надо было пятиться! — я увидела, наконец, что она прятала, — открытую дверцу изразцовой печи, в которой тлели остатки каких-то лохмотьев. Воняло соответствующе — жжеными тряпками. Терять времени было нельзя — я поняла, что это горели улики. В моей руке все еще была узкогорлая ваза, на дне которой плюхалась вода, — ее хватило залить огонь. Из печи вырвалось облачко пара вперемешку с сажей. Помахивая вазой, как дубинкой, я велела Полине идти со мной искать следователя. Слегка подталкивая сестрицу вазой в спину, я заставила толстушку пробежаться до кабинета. Сурмин был там — беседовал с доктором и адвокатом.