Здравствуй, Гр-р! - Татьяна Стекольникова

Вопросы множились, как кролики в Австралии. И как эти самые кролики, уносились от меня без ответа. К тому же, как от назойливой мухи, я отмахивалась от ощущения, что смотрю на происходящее со стороны, ну, как в кино… В любой момент я могу услышать: "Сеанс окончен", — и меня выставят из зрительного зала. И Анна не будет знать, что случилось в ее отсутствие. Поэтому я решила написать Анне.

Я пересела к бюро, взяла лист бумаги, сняла с чернильницы крышку, выбрала ручку с пером и, макая перо в чернила, написала:

Я, Нина, 11 марта 2010 года стала Анной. Для Анны это произошло утром 20 ноября 1909 года. Где Анна, я не знаю. Надеюсь, стала Ниной. Это случилось внезапно и так же внезапно может кончиться. Чем? Знает один Бог. Надеюсь, я вернусь в свое время, а Анна — в свое…Чтобы Анна была в курсе того, что произошло в ее отсутствие, пишу. Анну обвиняют в убийстве Стремнова. Я нашла его зарезанным — в постели Анны, на рассвете. Естественно, я не знаю тут ничего и никого, по этой причине доктор Соловьев решил, что Анна сошла с ума. Шпиндель признался в любви к Анне и обвинил ее в непристойном поведении. Я ему объяснила, чем отличается нормальная женщина от бесчувственного бревна. Полина сожгла в своей печке одежду Стремнова. Где она ее взяла и почему уничтожила? Не знаю…

Конечно, я писала без их лишних букв, всяких там твердых знаков, хотя и старалась выводить буковки, как нас учили в первом классе — я еще застала эру чернильниц — с наклоном, нажимом и "с узелками" в отправных точках. Ну не совсем же Анна дура, сможет прочесть! Нельзя доверять бумаге, но иного способа общаться с Анной (если такие прыжки из тела в тело вдруг повторятся) просто нет. Самое плохое, что может случиться с запиской, — ее найдет не Анна, а маман, отдаст доктору, и тот приобщит листок к доказательствам наличия у меня деменции прекокс. Вот была бы я дома, залезла бы в Интернет — и через две минуты уже знала бы, что это за фигня — деменция прекокс, и как себя вести, чтобы у доктора отпали последние сомнения в моей вменяемости.

Надо было подыскать для записки подходящее место — не на виду, но так, чтобы Анна смогла быстро ее обнаружить. Листок я засунула за пейзажик на мольберте, оставив торчать кончик бумаги. Все художники относятся трепетно к своим полотнам — Анна мои мазки на своей картине заметит сразу.

Я бродила по комнате, все больше раздражаясь от невозможности сменить платье. Хотя почему невозможно? Если бы мне удалось вызвать горничную… Маман в кабинете сделала это с помощью колокольчика. В комнате Анны я колокольчика не заметила. Обратимся к кинематографу… Как там действовали графья, князья и прочие бароны? За что-то дергали. Даже знаю, как называется — сонетка. Может, в 1909 году сонетки уже вышли из употребления, но я решила поискать. И представьте, нашла — вдоль дверного косяка как раз той двери, за которой неизвестно что находится, висела широкая тканая лента, оканчивающаяся здоровенной кистью. Подергав за кисть и совершенно не представляя, что за этим последует, я стала ждать. Конечно, я не утерпела и выглянула за дверь. Как вы думаете, что я там обнаружила? Стоящего на часах жандарма! Выходить мне явно не запрещалось, но, прочитав во взгляде стражника некую решимость, экспериментировать не стала, и без жандарма у меня хватало проблем.

Наверное, прошло минуты три, не больше, и появилась Даша. Видимо, мое поведение, с ее точки зрения, становилось все нормальнее, поэтому она уже не шарахалась, как вспугнутая лань, когда ей приходилось иметь со мной дело. Из гардеробной было принесено все необходимое: облегченный вариант белья, цвета морской волны прямое и с широкими рукавами бархатное платье с застежкой спереди и уже знакомые мне восточные тапки.

Какое, оказывается, наслаждение остаться без корсета!

Горничная удалилась, сообщив, что Мария Петровна "приказали ужин подавать барышням в комнаты". Когда? Как мне будет угодно — хоть сейчас. Мне ужинать не хотелось. Даша ушла, а я принялась слоняться по комнате, разглядывать и трогать вещи. Кровать застелили чистым — белье снова было шелковое. Но я не собиралась на этой кровати спать, а присмотрела в уголке уютный диванчик, решив, что если мне предстоит тут остаться навсегда, то лучшего места для спанья и не найти. Еще я обнаружила внушительный туалетный столик с овальным зеркалом в металлической оправе. В ящички под столешницей были напиханы гребни, футляры с бусами и браслетами, пудреницы, бархотки, перышки и прочая дамская дребедень — в соответствии с модой 1909 года. На самом столике красовалась коробка, обтянутая шелком. Коробка не маленькая — размером со старый энциклопедический словарь. Среди вышитых на шелке цветочков я разглядела вышитую же надпись: Coty. La Rose Jacqueminot. И я ее открыла — а кто бы не открыл? Я французского не знаю, но Coty — это "Коти", знаменитые духи. Флакон — граммов двести, как стакан! И я щедро полила себя столетними духами… Вернув флакон в шелковое гнездо, я покопалась в коробке: мыло, пудра и еще три емкости разного размера — не нашла особой разницы в запахах. Благоухая, как чайная роза, я продолжила свой дрейф по спальне Анны. Уже почти совсем стемнело. Обо мне забыли. Ни следователя, ни адвоката, ни доктора, ни маман… Прохаживаюсь тут из угла в угол… Я опять подергала сонетку. Явилась Дарья с подносом, накрытым большой салфеткой, — ужин.

Горничная зажгла люстру, задернула шторы и спросила, не надо ли подбросить дров в печь. Надо. Но после. После того, как она мне кое-что расскажет…

— Даша, вы знаете, что сейчас делает Полина?

— Барышня в своей комнате — ужинают.

— А остальные? Антон Владимирович, следователь, маман?..

Я не сомневалась, что Дарья в курсе всех перемещений. Девица мялась. Если я правильно поняла, информация не бесплатна. Ну ничего не изменилось за сто лет! В ящиках туалетного столика я видела монетки. Будем надеяться, это сработает. Я протянула Дарье деньги — полная горсть монет. Не торопясь, она ссыпала их в платочек, завязала узелком и спрятала где-то под фартуком.

Судя по ее довольному виду, взятка была не маленькая. Я где-то читала, что до первой мировой в России фунт сливочного масла стоил сорок копеек, а фунт говядины — и того меньше, двадцать копеек. А откормленный гусь — полтора рубля. Даша теперь могла завести небольшое стадо гусей!

— Антон Владимирович в своей квартире — я им туда ужин отнесла.

— А где живет Антон Владимирович?

— Так через лестницу их квартира… К вам с парадной вход направо, а к ним — налево. Только у них комнат — три…

Странно Даша изъяснялась — рассказывая об одном человеке, употребляла множественное число. Их квартира… Адвокат что — не один в своей квартире обитает?