Первые люди на Луне (пер. Лачинов) - Герберт Уэллс

— Посмотрите! Солнечный восход! Солнце!

Он повернул меня к вершине одного из восточных утесов, выступавшей в смутных очертаниях из окружающей мглы и немного более светлой в сравнении с темным небосводом. Но теперь контуры ее обозначались странными красноватыми фигурами — настоящими языками алого пламени, извивавшимся и плясавшим на небе. Я объяснил себе это явление прохождением света сквозь клубы пара, но на самом деле это были солнечные выступы, огненная корона вокруг солнца, которая всегда закрыта от земных глаз нашей атмосферной вуалью.

И затем — солнце!

Сверкнула блестящая линия, — тонкая полоска невыносимо яркого света, скоро принявшая изогнутую форму, — и метнула к нам столб знойного тепла, пронзивший нас, как острие.

Я вскрикнул от боли в глазах и отвернулся, почти ослепленный, разыскивая ощупью мое одеяло под тюком.

И вместе с этим жгучим светом раздался звук, первый звук, достигший нашего слуха с тех пор, как мы покинули землю, — свист и шелест, резкий шорох, производимый воздушным платьем наступающего дня. С появлением света и звука шар наш накренился, и, ослепленные и опаленные, мы беспомощно зашатались, толкаясь друг о дружку. Шар снова накренило; свистящие и шипящие звуки становились все громче. Я невольно зажмурил глаза, делая неловкие усилия закрыть голову одеялом, но еще одно накренение шара свалило меня с ног. Я упал на тюк, и когда открыл глаза, увидал мельком воздух на наружной стороне нашего стекла. Он был жидкий, кипящий, подобно снегу, в который воткнули раскаленный до-бела железный прут. То, что было твердым воздухом, вдруг при первом прикосновении солнечных лучей превратилось в тесто, в кашу, в клокочущую жижу, которая шипела и пузырилась.

Последовало еще более сильное качание нашего шара, бросившее нас в объятия друг друга. Через миг нас завертело, швырнуло кверху, и затем я свалился на четвереньки. Лунный рассвет играл нами, как мячиком. Луна хотела показать нам, слабым людям, что она может с нами сделать.

Передо мной вновь промелькнуло, что делалось снаружи — какие-то клубы пара, полужидкая грязь или сало, скользящая и падающая вниз. Нас кидало из стороны в сторону. Я очутился на дне шара, и колени Кавора упирались мне в грудь. Затем он словно улетел от меня; некоторое время я лежал, едва переводя дух и безнадежно глядя вверх. Огромная лавина полужидкого вещества хлынула на наш шар и погребла нас под собой; теперь вещество это разрежалось и страшно бурлило. Я видел пузыри, прыгавшие на поверхности стекла. Слышались слабые восклицания Кавора.

Затем другая громадная лавина тающего воздуха подхватила нас, и мы покатились вниз по откосу с непрерывно-возрастающей быстротой, прыгая через расселины, срываясь с уступов, покатились на запад, в кипучую сумятицу лунного дня.

Хватаясь друг за друга, мы кружились внутри шара; нас кидало из стороны в сторону; наш тюк багажа скакал через нас, толкался между нами. Мы сталкивались, стукались головами, опять разлетались в различные стороны, а между тем вся вселенная озарилась роскошным ярким светом! На земле мы уже десять раз раздавили бы друг друга, но на луне, к счастию для нас, наш вес составлял всего одну шестую земного веса, и мы падали довольно благополучно. Припоминаю чувство сильнейшей боли, такое ощущение, как будто мозг перевернулся у меня в черепе, и затем…

Что-то работало у меня на лице; какие-то тонкие щупальца терзали мои уши. Потом я увидал, что яркое освещение окружающего ландшафта ослабляется синими очками, очутившимся каким-то образом у меня на носу. Кавор стоял, склонившись надо мною, я видел его лицо снизу вверх; глаза его тоже были защищены синими окулярами. Дыхание у него было неровное и порывистое, губа у него была окровавлена от ушиба.

— Теперь лучше? — спросил он, отирая кровь рукой.

Все еще мне казалось качающимся, но это уже было просто головокружение. Я заметил, что Кавор закрыл некоторые из ставней в оболочке шара, чтобы защитить меня от прямо падавших лучей солнца. Я увидал, что все вокруг нас было залито ярким светом.

— Боже, — вздохнул я, — только этого недоставало!..

Я приподнял шею, чтобы посмотреть на внешний мир: там был ослепительный блеск, полный контраст с унылым мраком наших первых впечатлений.

— Долго я был без чувств? — спросил я.

— Не знаю, хронометр разбился. Должно быть, недолго, мой дорогой. Я было испугался…

Я лежал некоторое время, ничего не говоря и стараясь вникнуть в смысл его слов. На лице его еще были заметны следы душевного волнения. Я ощупывал рукой свои контузии и обозревал физиономию Кавора, отыскивая и на ней подобные же повреждения. Всего более пострадала у меня правая рука, на которой была содрана кожа; лицо тоже было поцарапано и в крови. Кавор дал мне маленькую дозу какого-то укрепляющего средства, которым он запасся в дорогу, — забыл, как оно называется. Через некоторое время я почувствовал себя немного лучше и начал бережно расправлять свои члены. Вскоре я мог уже разговаривать.

— Еще не кончилось? — спросил я, как будто не было ни малейшего перерыва.

— Нет, не кончилось!

Он сидел в раздумьи, поглядывая то через стекло, потом на меня.

— Что случилось? — спросил я после небольшой паузы. — Мы спрыгнули под тропики?

— Случилось то, чего я ожидал. Этот воздух испарился… если, впрочем, то был воздух. Во всяком случае, вещество это, какое бы ни было, испарилось, и поверхность луны сделалась видна. Мы лежим на бугре какого-то землистого возвышения. Там и сям обнажилась и самая почва, — довольно странного вида эта почва.

Ему показалось излишним вдаваться в дальнейшие объяснения. Он помог мне сесть, и я в состоянии был увидеть все собственными глазами.

Глава VIII

Лунное утро

Резкие контрасты, разительные переходы от белого к черному в окружающем пейзаже совершенно исчезли. Солнечный свет придал всему янтарный оттенок; тени на скалистой стене кратера представлялись пурпурными. К востоку от нас темный слой тумана все еще полз, укрываясь от солнечного восхода, но на западе небо было голубое и чистое. Я начинал постигать продолжительность моего обморока.

Мы были уже не в пустом пространстве. Вокруг нас поднялась атмосфера. Очертания предметов обрисовывались отчетливее, сделались резче и разнообразнее, за исключением рассеянных там и сям полос белого вещества, которое было уже не воздух, а снег; арктический вид местности также исчез. Повсюду расстилались ярко освещенные солнцем широкие, ржаво-бурые пространства голой, изрытой почвы. Там и сям по краям снежных сугробов виднелись наскоро образовавшиеся прудки и струящиеся ручейки, единственные шевелящиеся предметы среди этой обширной голой пустыни. Солнечный свет обливал верхние три четверти нашего шара, давал нам тут жаркое лето, но наши ноги оставались еще в тени, и шар помещался на снежном сугробе.