За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

поэтому передовая эскадрилья шершней благополучно его миновала. Выведенный из блаженного состояния падением пятипудового тела зоолога, художник повалил палатку и, рухнув на землю, забился в брезенте. Вторая волна крылатых чертенят набросилась на очередную жертву и облепила ее, как мухи мед. Отчаянные крики вперемежку с проклятиями еще доносились из-под брезента. Я сдернул брезент, и вся троица, выдирая на бегу из волос завязнувших там шершней, пустилась бежать к спасительным домикам конефермы.

Кросс по сильно пересеченной местности закончился у самой конюшни. Шершни отстали — мы драпали столь резво, что угнаться за нами полосатые злюки не смогли. Здесь нас радушно встретили брат Шали, Берды, приятный черноглазый юноша с родинкой на щеке, сам Шали и… Васька. Наш кашевар, оказывается, первым покинул поле сражения. Мы хотели как следует отчитать безалаберного озорника, но, искусанный, распухший, с заплывшим глазом, он был так жалок, что злость наша мигом улетучилась.

— Хорошо повоевал, — растерянно проговорил Васька, взглянув в карманное зеркальце, и от жалости к себе шмыгнул красным, как свекла, носом. — Ну и личико!

— Да, Вася, — поучительно заметил Шали. — Оса маленький-маленький, но злой-злой. Аллах — свидетель!

— Какие уж тут свидетели, — горестно вздохнул Васька. — Тут и без свидетелей все ясно.

Догорает август, мы собираемся домой. Время — неумолимый распорядитель — предупреждает: пора. Все чаще вспоминаю суматошную свою редакцию, студентов Редакционно-издательского техникума, в котором вечерами я читаю лекции.

Друзья тоже стали излишне задумчивы. Васька беспокоится, ругает какого-то Трофимова, который заменил его на время отпуска. Гоняет небось, а у нее пора задний мост подправить и свечи поменять не мешало бы. «Она» — это черная «Волга», предмет Васькиной гордости.

Николай сделал массу этюдов, его рюкзак набит блокнотами до отказа. Пора засесть в мастерской и писать. Марку тоже хватит работы на всю зиму.

К отъезду готовимся так деятельно и рьяно, что Шали, который пытается уговорить нас принять участие в охоте на кабанов, к вящему удивлению, сочувствия не встречает.

— Надо ехать, друг. Пора! А кабанью охоту мы уже видели — вот он, бесстрашный кабаний истребитель, перед тобой.

Васька сделал вид, что сказанное не имеет к нему ровным счетом никакого отношения. Единственное, чего Шали достиг — буквально вырвал у зоолога согласие отдохнуть здесь еще три дня. Отдыха, как такового, конечно же не было и в помине. Николай с утра уходил на площадку, где объезжали коней, возвращался затемно с ворохом набросков, Марк заперся в комнате Берды, обрабатывал собранный материал. Шали хлопотал по хозяйству, Васька внезапно «заболел» и несколько раз в день бегал на консультации к хорошенькой фельдшерице Лене.

Мне хотелось побыть одному, подумать. Главный редактор перед отъездом попросил меня сделать серию очерков о республиках Средней Азии, я же совершенно не представлял, о чем буду писать.

Я бродил по окрестностям, слушал мелодичные «переговоры» горлиц, думал о своем. Над головой синело небо, ярко светило солнце, на душе было легко и спокойно. После полудня в самом радужном настроении я шагал по холмам, сопровождаемый десятилетним сынишкой Шали, приехавшим в гости к родственникам, — проворным мальчишкой с копной курчавых волос и смышленой, хитрой мордашкой.

Шли, болтая Бог знает о чем, мальчик задавал множество вопросов о Москве, и, казалось, любопытство его было неисчерпаемым. И вдруг игра в вопросы-ответы прервалась, безмятежное шествие неожиданно закончилось — я провалился в пустой колодец, замаскированный сухой травой и кустарником, и тяжело рухнул вниз.

Ружье, с которым я не расставался, стукнувшись стволом и прикладом о края колодца, вырвалось из рук и каким-то чудом осталось наверху. Я сильно ушиб колено и локоть, до крови расцарапал кисть, вдобавок несколько колючек впились в лоб, рассекли щеку.

Секунда — и от мирного настроения осталось одно лишь воспоминание. Боль от ушибов и нелепое положение, в котором я очутился, буквально взбесили меня. Бегло осмотревшись, я увидел, что колодец имеет в глубину метров шесть, в диаметре чуть больше метра, а стенки его настолько гладки, что выбраться без посторонней помощи абсолютно невозможно. С досады я прикусил распухшую губу.

Сейчас мальчик увидит, что я провалился, пошлю его за веревкой на конеферму, он приведет друзей, они меня мигом вызволят. До фермы отсюда километра три, значит, сидеть мне в этой тюрьме часа полтора, не больше.

Несколько минут я молча смотрел вверх, ожидая увидеть мальчика, но он почему-то не показывался. Под ногами тихо шуршал песок, хрустела облетевшая сухая листва. Присмотревшись, я понял, что стенки колодца не такие уж гладкие, как это сперва показалось, кое-где чернели глубокие, молниеобразные трещины. Водой здесь и не пахло. Но где же мальчишка, куда он мог подеваться? Пора бы ему меня обнаружить, не пошел же он дальше в одиночестве…

Как выяснилось позже, ребенок настолько растерялся, что опрометью бросился домой и поднял тревогу, заявив, что на его глазах московский гость провалился сквозь землю.

Я свистнул — тишина. Негромко крикнул — никто не откликался. Слегка удивленный, не понимая, в чем дело, я выждал еще несколько минут, потом терпение лопнуло, я вынул из кожаного чехольчика, висящего на поясе, нож и начал вырубать в твердой глине подобие ступенек.

«Выберусь сам», — подумал я. Слой глины оказался плотным, работа спорилась. Я вырезал ступеньку, ставил ногу, подтягивался, вырубал небольшую ямку для того, чтобы держаться одной рукой, и продолжал работу. Постепенно я проделал половину пути наверх, добрался до глубокой, разветвленной трещины. Обрадованный тем, что теперь не нужно долбить ямку для руки, я подтянулся на носках и тут же обнаружил, что радовался преждевременно — от кончика пальцев до трещины было всего сантиметров двадцать, но как я ни пытался дотянуться до расселины, ничего не получалось. Я даже решил рискнуть, оттолкнуться от последней ступеньки и подпрыгнуть, но, немного подумав, от этой затеи отказался: может обрушиться стенка, не выдержать ступенька, и все пойдет прахом. Пришлось долбить новое углубление. Проклиная эти злополучные два десятка сантиметров, я не подозревал, что именно это ничтожное расстояние спасло мне жизнь.

Несколько ударов ножом — и новая лунка готова. Перехватив нож левой рукой, я вложил правую в только что выдолбленное отверстие под трещиной. Сверху послышался какой-то шорох, скорее шелест, и прямо надо мной в неясном сумраке закачалась страшная треугольная голова, украшенная капюшоном.

Кобра! Тот, кто хоть однажды видел эту опаснейшую тварь, запомнит ее на всю жизнь. Сколько людей на земном шаре загублено коброй, сколько гибнет ежегодно от разящих ударов смертоносной гадины! Змея, по-видимому, была не менее меня удивлена и испугана встречей. Она ритмично раскачивалась, капюшон раздувался, как детский шарик.