За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

больнице Николай. — Впечатлений у нас предостаточно, но работать здесь невозможно: краски сохнут, ничего писать не могу, а вчера по мольберту каракурты шмыгали, того и гляди — цапнут. В такой обстановке сам Рафаэль ничего путного не создал бы.

К полудню солнце палило так, что исчезло желание разговаривать. Багроволицые, мокрые от пота, забились мы в палатку и сердито молчали.

Но Марк не завершил своих нескончаемых изысканий, а чувство товарищества превыше всего. Это чувство и вело нас через пески Чильмамедкуля к озеру Карателек. Каждое утро Марк и наш новый проводник Шали, сухощавый смуглый красавец в белой лохматой папахе, тыкались носами в потрепанную карту, намечая трассу движения, глубокомысленно мыкали, кряхтели, ругали картографов на двух языках. Шали неважно владел русской речью, но когда волновался (а в состоянии покоя мы его ни разу не видели), виртуозно изъяснялся по-русски.

Николай на коротких стоянках работал карандашом и подчас так увлекался, что забывал посматривать вокруг. Когда я снял с его плеча жирную самку каракурта, Николай побелел, как высушенная солнцем пустыни кость, однако этюд мужественно закончил.

— Попробовал бы Тициан работать в таких условиях…

— Вредное производство, что и говорить, — подшучивал Васька.

Пески. Серо-бурые, унылые. Чахлые кустики, скудная растительность, ослепительно белые, смахивающие на перевернутые блюдца солончаки. Я бродил по окрестностям, надеясь найти нечто необыкновенное, но, кроме маленьких черепах и проворных ящериц, никого не встречал. Над головой в желтом небе постоянно висели орлы. Мне нравились эти гордые смелые птицы и очень хотелось понаблюдать их вблизи, однако орлы мне такого удовольствия не доставляли и держались на внушительном расстоянии. Однообразие пустыни действовало угнетающе, жара выводила из себя, один лишь зоолог считал себя счастливым в этом пекле.

Будучи натурой непостоянной, Марк нередко менял свои привязанности. На этот раз он увлекся насекомыми, целыми днями ползал по окрестным холмам с лупой в руке, глубокомысленно разглядывал пойманную добычу. Как-то днем, когда термометр показывал совершенно немыслимую температуру, мы были поражены невиданным зрелищем: зоолог в полном одиночестве плясал на холме нелепый танец, воплотивший в себе лихие русские коленца, умопомрачительные телодвижения негров Замбези и основные элементы нанайской национальной борьбы.

— Наше-ел! — пел во все горло зоолог. — Обнаружил! — И он протянул нам какое-то шевелящееся создание самого отталкивающего вида. — Термит!

Николай, подбежавший к зоологу первым, отпрыгнул:

— Какая мерзость!

— Что?! Что ты сказал, несчастный… Да я…

— Успокойся, Марк, — вмешался я. — Аллах с ним, с этим термитом. Когда мы дальше пойдем?

Но тут в разговор вмешался Шали:

— Зачем Аллах? Аллах ни при чем. А этот зверь — тьфу! Вредитель, диверсант, вот он кто.

Местное население ненавидит термитов, хорошо зная повадки этих маленьких разбойников. Туркменские термиты устраивают свои жилища в глинистых и лёссовых почвах под землей: прокладывают длинные коридоры, соединяя с их помощью свои гнезда. Термиты совершают опустошительные набеги на соседние селения, они способны уничтожить все, кроме рельсов, утверждал Шали. Ранее он работал на железной дороге и всякие железнодорожные термины пускал в ход в спорах, используя их как довесок к выдвигаемым аргументам.

— Дерево грызут, шпалы, телеграфные столбы, даже кирпичи, клянусь мамой, не вру. Дома падают, подточенные этими насекомыми. Лет сорок назад они даже целую станцию съели — Ахча-Куйму. Дедушка мой там работал, клянусь предками, не вру!

Уловив в наших глазах сомнение, а в Васькиных кошачьих, торчмя поставленных зрачках полускрытый смешок. Шали горячится, доказывает, посматривает на главу экспедиции. Марк солидно кивает, но молчит.

Ночью набегает прохладный ветерок. Мы лежим, с наслаждением вдыхая чистый воздух. Над нами нависло черное небо с золотыми искорками звезд. Отыскиваю среди них Большую Медведицу. Знакомый ковш опрокинулся на самом краю неба. Шорохи, неясные звуки, плач шакалов на далеких холмах. Ночь…

Утром Марк копается в термитнике, улыбка не сходит с его заросшей физиономии. Шали зашивает порванные шаровары, я брожу по холмам, спугивая проворных гекконов, каких-то неизвестных мне длиннохвостых, узкотелых ящериц, натыкаюсь за гребнем бархана на птиц, терзающих падаль. Хищники неторопливо взмывают в поднебесье, оставив полуобглоданную тушку корсака. Пройдет несколько часов, и от тушки почти ничего не останется, похоронная команда закончит свою работу.

Я возвращаюсь в лагерь. Здесь перепалка. Николай и Васька обрушились на Марка, упрекая его в черствости и эгоизме. Зоолога взяли в оборот основательно: достается ему за задержку в пустыне и за многое другое. Вспоминаются различные допотопные промахи и грехи. Шали, натура экспансивная, горячая, к моему удивлению, в споре не участвует, сосредоточенно поворачивает над огнем шампуры с шашлыком. Тихонько осведомляюсь у Шали, что произошло. Заговорщически подмигивая и поглаживая бородку, Шали шепчет:

— Научный термитов в палатку принес. Целый рой. Много-много. Изучать будет Научный. А эти недовольны и бунтуют. Мятежный дух вселился в их сердца. Кричат. Клянусь Аллахом, добром это не кончится.

Марк действительно поступил более чем неосмотрительно. Натаскал в палатку термитов и намерен их наблюдать под брезентовым тентом.

— Не могу же я на солнце сидеть часами, — оправдывался Марк. — Я и так весь обгорел.

— Тебе загар к лицу, — нахально щурит зеленые глаза Васька. — Девушки любить будут. А термитов убери, сделай милость.

И тут происходит нечто несуразное: обычно сговорчивый, покладистый Марк усматривает в предложении товарищей если не открытое покушение на его инициативу, то, во всяком случае, попытку оказать на него давление и отказывается категорически, доказывая, что ради науки можно пару дней потерпеть у себя под боком таких симпатичных существ, какими являются термиты.

Возмущенные, мы демонстративно покидаем палатку, захватив спальные мешки. Шали нейтрален. Он всеми силами старается поддержать затухающий огонь мира и не знает, как поступить, колеблется. Забравшийся за шиворот термит заставляет Шали принять решение незамедлительно:

— О, Аллах! Что за проклятый зверь!

Шали выкатывается из палатки, на ходу смягчая свое ренегатство медоточивой речью:

— Я ненадолго, Научный. Тебе надо сидеть и думать, а я тебе мешаю. Я буду тут, неподалеку. И если понадоблюсь, ты меня сразу же позови. Я здесь, я всегда рядом с тобой, Научный.

Марк молча кивает головой. Шали к нам не подходит (зачем обижать Научного?), располагается со своей кошмой неподалеку и бормочет в темно-синюю бороду:

— Нехорошо, Аллах — свидетель!

Васька толкает меня в бок, кричит:

— Эй, Научный, спокойной ночи! Смотри термитов не обижай!

Зоолог стоически выдерживает насмешку. Молчит. Шали, кряхтя, возится на своей кошме.

— Друзья ссорятся. Добром это не кончится. Аллах — свидетель!

Пророчество Шали отчасти сбылось.

Мы проснулись от яростных криков. Солнце только что взошло. На земле распласталась причудливая косая крылатая тень палатки, а сама палатка ходила ходуном. По доносившимся изнутри невероятным проклятиям можно было