Первая любовь (СИ) - Князева Мари

— Зациклишься тут…

— Глеб. Не все на свете связано с деньгами.

— Марусь. Очень многое. Ты права, по-своему: тебе не нужно на них зацикливаться, ты девочка, твоя задача — украшать мир, а вот мне нужно быть добытчиком, и эта проблема буравит мне мозг целыми днями. Не хочу, чтобы люди, которые от меня зависят, страдали.

— Ладно. Но иногда все же расслабляйся. Попробуешь?

Я посолила и размешала свою окрошку.

— Давай.

Я налила ему немного в пиалу. Он съел пару ложек и усмехнулся:

— Правда на окрошку похоже. Только наесться нельзя.

— Почему? Очень даже можно…

— Вот поэтому ты такая худенькая.

— Ты считаешь, мне надо набрать вес?

— Нет. В тебе все идеально, — его щеки уже привычно покраснели, он тронул своими горячими пальцами мои прохладные. — Но если наберешь немного, все равно будешь идеальной. Такая уж ты.

— Ты меня смущаешь!

— Прости.

Я забрала руку и поковыряла окрошку у себя в салатнике, а потом мы одновременно заговорили:

— Знаешь, я завтра…

— А ты надолго…

И одновременно замолчали, уступая друг другу право сказать первыми.

— Говори, — попросила я Глеба.

— Ты надолго сюда?

— До конца лета. Почти. Где-то за неделю до сентября уеду. Надо еще кое-что купить к началу семестра. А ты когда… уезжаешь?

— Не знаю, но думаю, что в октябре.

— Может быть, ты заедешь ко мне в N-ск перед отправкой?

— Да. Если ты хочешь, конечно, заеду.

— Хочу. Познакомлю тебя с бабушкой, по папиной линии…

— С бабушкой… да… — он криво улыбнулся. — А ты что хотела сказать?

Мне стало невыносимо стыдно за свое обещание Денису. Ну как я могла на это согласиться, после всего, что мы обсуждали с Глебом?

— Я… наверно, плохо поступила, — принялась я виниться. — Сегодня Денис мне написал… Он сказал, что не думает так… про эти… ну, передачу Михалкова. В общем…

Глеб, до этого опиравшийся локтями на стол, отклонился назад, весь будто бы опал, и взгляд его подернулся льдом. Он сложил руки на груди:

— Так что? Он пригласил тебя на свидание?

— Неет! — закричала я так, будто меня обвиняют в преступлении. — Просто… покататься на великах.

— Я тоже тебе это предлагал.

— А разве я отказывалась?

— Так ты собираешься кататься с нами обоими, по очереди?

— Глеб, я не понимаю, что ты имеешь в виду? Это просто дружеская поездка…

— Он теперь тоже твой друг?

— Мм, — я прикрыла глаза, — я не знаю. Там видно будет. Ты же сам сказал, что не запрещаешь…

— Я не запрещаю. Не могу. Ты мне не давала такого права.

— И ты мне тоже!

— Хочешь? Даю! Запрещай. Я все равно не хочу кататься ни с какими другими девчонками, кроме тебя.

Горячая волна от него ударила меня в грудь.

— А ты? — лед в его глазах трескался на острые осколки.

— А я… Я хочу общаться с разными людьми. Но ты все равно для меня самый лучший, самый главный друг…

Он горько усмехнулся:

— Главный друг… Оригинальная должность…

— Глеб. Не обижайся, пожалуйста. Я еще не знаю, что из этого выйдет, может, и не поеду с ним больше никуда и никогда, но сейчас… я пообещала.

— Я не обижаюсь. Это глупо. Только девчонки обижаются.

Тут меня осенила идея:

— Давай сразу запланируем что-нибудь для нас с тобой. На послезавтра. Что ты хочешь? Вдвоем, только ты и я…

Лед и его осколки мигом подтаяли, лицо Глеба смягчилось.

— Хочу… тебе кое-что показать. Одно классное место. В него тоже надо ехать. Но я придумаю, как нам попасть туда с наименьшими потерями времени.

— Хорошо! Договорились!

Он поднялся из-за стола:

— Ну я пойду? Ты, наверное, сегодня пораньше ложишься? Из-за йоги…

— Да, пожалуй.

В порыве чувств я протянула к нему руки и тут же оказалась в крепких горячих объятиях.

— Манюня… — хрипло пробормотал Глеб. — Какая же ты…

— Какая?

— Женщина.

Я отстранилась и нахмурилась, обновременно улыбнувшись:

— Чего?

— Ну, вот, мужики — они такие твердые, как железо, а женщины мягкие, как пуховый платок. Но почему-то это вы нас скручиваете в бараний рог по своему усмотрению, а не наоборот.

Я смущенно улыбнулась:

— Прости! Я с честными намерениями…

— Да знаю, знаю. В этом-то и весь фокус!

Глеб потянулся, чтобы еще раз меня обнять, но я увернулась и со смехом побежала в комнату. Конечно же, он меня очень быстро догнал. И скрутил руками и прижал к себе изо всех сил. И стал почему-то обнюхивать длинными протяжными вдохами.

— Глеб, что ты делаешь? — хотела спросить непринужденно, но вышло хрипло, дыхание сбивалось.

— Ты так… вкусно… пахнешь, — он тоже говорил рвано, — хочу надышаться и видеть потом тропические фруктовые сны.

— А… ну ладно… — сдалась я, и через секунду ощутила, как его губы прижались к моей шее. — Глеб! Ты еще и на вкус решил меня попробовать?!

Он шарахнулся прочь, весь красный и всклокоченный:

— Прости… прости… Я… что-то увлекся. Ладно, мне пора… — и утопал, так и не взглянув больше на меня ни разу.

Глава 7. Бессонная ночь

Какие там фруктовые сны! Уснуть бы в эту ночь хоть на полчасика — уже было бы хорошо. Эти обнимашки вынесли меня напрочь. Не запищи она — точно поцеловал бы. Прямо в пухлые сочные губки, до шеи-то уже добрался… Реально тормоза отказывают, когда Маша в моих руках. Башка просто улетает прочь!

Еще какое-то время я не мог отдышаться после того, как примчался на свой двор от соседей, будто ошпаренный. Зашел в хлев, отыскал в темноте мохнатую морду Кузьки, погладил пальцами. Она ткнулась в ладонь влажным носом, лизнула руку и недовольно фыркнула: мол, где капуста? Я усмехнулся и вышел опять на двор, протопал к огороду, отломил пару молодых свежих листов.

— Глеб! — недовольно воскликнула матушка со стороны теплицы. — Опять ты свою Кузьку балуешь! Всю капусту переведешь — что квасить будем? Чем в пост питаться?

— Да ее тут тьма тьмущая, — отмахнулся я и вернулся в сарай.

Чихал я на тот пост, по правде сказать, но матушке такое, конечно, говорить нельзя — расстроится.

Кузька с большим аппетитом схрумкала капустный лист и проблеяла мне что-то вроде спасибо.

— На здоровье, — кивнул я и, прислонившись к опоре, сполз по ней на корточки. — Ну что скажешь, Кузьма Ивановна, выйдет у нас что-нибудь с Машкой или нет? Мне иногда кажется, что да. Она так ласково разговаривает со мной, так смотрит… ну, с симпатией… и когда я ее обнимаю — не вырывается. Замирает так, будто прислушивается. Не пойму только, ко мне или к себе. Может, мне всего-то и надо, что сказать… спросить… а потом страшно становится: а вдруг отвергнет — и что я тогда буду делать? Уже не смогу с ней… дружить, — я горько усмехнулся.

Дверь сарая неожиданно хлопнула, туда проник луч фонаря с улицы.

— Ты чего, Глеб? — прозвучал Федькин голос. — Опять с козой разговариваешь?

— А тебе чего?

— Батя тебя ищет, пора огород поливать.

Я с кряхтением поднялся и пошел выполнять поручение. А пока работал, думал про Уварова. Надо бы с ним поговорить начистоту, чтобы он уже отстал от моей Маши. Напрягает он меня конкретно со своими подкатами. Но одна трусливая мысль мешала действовать смело: он может меня утопить, и с него станется утонуть вместе со мной, лишь бы Маша мне не досталась. Это неточно, конечно, но от этого человека всего можно ожидать. Риск большой, и мне по-настоящему страшно. Если я чего-то и боюсь в этом мире, так это потерять возможность быть рядом с моей Марусей. Уж лучше другом, который и защитит, и развлечет, а иногда и обнимет, тайно умирая от тоски по ее губам, но быть. Возле нее.

Уснуть, как я и предполагал, не получалось. Все тело горело от воспоминаний о Манином запахе. Такого я никогда не чувствовал, ни от одной девочки, которую обнимал. Кажется, у меня и не было в жизни настоящих объятий — вот таких, чтоб дыхание сбивалось, чтоб голова кружилась так, будто выпил залпом полбутылки водки, чтобы сердце колотилось в груди, как сумасшедшее, так и норовя выскочить оттуда. И вот — случились. А я не могу даже глаз на нее поднять — смущен, как мальчишка малолетний. Технически я и есть пока еще малолетний — восемнадцати-то нет, но по сути я уже взрослый. Смешно как-то бояться признаться девчонке в своих чувствах… Но ведь это не абы кто — Маша.