Я не прощаюсь - Хан Ган

туда не вернусь, что я больше не дам ей заливать мою жизнь чёрным цветом, своей сгорбившейся спиной и ужасно мягким голосом. Для меня она была самым безвольным и трусливым созданием в мире.

В туалете порта я переоделась в обычную одежду и купила билет в одну сторону на паром. На автовокзале Мокпхо[25] я села на междугородний автобус до Сеула. Когда я туда приехала, была уже глубокая ночь. Я переночевала в дешёвом отеле неподалёку от автовокзала. Помню, я не могла перестать волноваться, что не закрыла дверь в комнату, хоть и проверила несколько раз. Меня раздражали чужие волосы на подушке, которые я пыталась снять мокрой салфеткой, но в итоге я всё равно смогла уснуть, лишь съёжившись в калачик – будто это могло защитить меня от всей грязи.

На следующий день я выехала из отеля и позвонила племяннице, которая жила в Сеуле. Скорее всего, я о ней рассказывала – это внучка единственной сестры моей мамы, которая сейчас живёт в Австралии. Тётя, в отличие от моей мамы, вышла замуж рано и сразу родила, так что её дочь – моя двоюродная сестра – по годам годилась мне в матери, а дочь её дочери – моя племянница – была старше меня на два года.

Тогда она поступила в новую школу. Когда она взяла трубку, то спросила, могу ли я приехать на Чонно[26], и предложила встретиться в вестибюле здания YMCA. К счастью, она сдержала своё обещание и пришла без взрослых, но как только мы встретились, она начала меня ругать. «Зачем тебе это? Возвращайся домой!» – говорила она. «Разве тебе не нужно заканчивать школу? Ты звонила маме? У тебя есть деньги на обратную дорогу? А где ты живёшь?» – заваливала она меня вопросами. Но я не стала на них отвечать и просто убежала. Я просила её никому об этом не рассказывать, но знала, что в этот день она всем всё скажет.

По дороге в отель я дала себе обещание, что не сделаю ничего из того, о чём говорила моя племянница: не позвоню маме, естественно, не вернусь на остров, не закончу старшую школу и попытаюсь найти работу. В японском кафе рядом с моим отелем было объявление о найме сотрудников, и я пошла туда на собеседование. В волнении я соврала, что год училась в образовательном центре рядом, но взяла академический отпуск. Как ни странно, но начальник покорно поверил. Потом, завязав фартук, я два часа обслуживала гостей в зале, а после он сказал, чтобы я выходила со следующего дня.

Я вышла из кафе и, направившись в отель, ощутила давно забытое чувство – трепет. На каждом шагу кучи людей передо мной расходились, словно твердя мне: «Теперь только вперёд». Я сильно волновалась, но также чётко понимала, чего хочу – словно меня головой окунули в ледяную воду. Помню, тогда я думала, что это называют свободой. День быстро сменился вечером, и лёгкое пальто, в котором мне было достаточно тепло на острове, здесь, в Сеуле, уже не спасало – меня пронизывало холодом. Пока я, спрятав голову в приподнятом воротнике пальто, пыталась спасти шею от холодного ветра, я поскользнулась на обманчивом слое снега на насыпи, под которым оказался лёд. Помню, как во время падения я обеими ногами ощутила пустое пространство. «Что-то земли под ногами нет. Всё ещё нет. Я так и умру?» Уже потом я узнала, что падала пять метров.

Мне сказали, что меня нашли в полдень следующего дня. Оказалось, что под насыпью земля была прокопана в глубину для строительных работ, которые приостановили ещё летом, но именно на следующий день после того, как я упала, пришёл специалист по недвижимости проверять землю для передачи новому владельцу. Сначала он подумал, что это труп, и сильно испугался, но потом понял, что я дышу, и изумился пуще прежнего.

Жизнь мне спасла сложенная куча нетканых материалов, собранных для строительства подземных водных каналов. Мне так повезло, что даже ни одной кости не сломала, но проблема была в другом – я потеряла сознание. На одиннадцать дней, пока я была без сознания, меня положили в больницу неподалёку, так как ни родственников моих, ни друзей они найти не смогли. В какой-то момент я ненадолго очнулась, и медсестра спросила у меня имя – я ответила, хоть совсем этого момента не помню. Но зато я чётко припоминаю, что, когда я очнулась в другой раз, у моей кровати сидела моя племянница с покрасневшими глазами. А когда сознание вернулось ко мне вновь, вместо племянницы там была мама. В слабо освещённой прикроватной лампой палате она посмотрела мне в глаза.

– Инсон, – обратилась она ко мне, – ты меня узнаёшь? Ответь.

Когда я сказала: «Да», она не стала ни плакать, ни ругать меня, ни звать медсестру. Она просто начала что-то невнятно бормотать. В какой-то момент – я даже не заметила – она взяла мою руку – мои глаза всё ещё скрывал полумрак.

Она сказала, что сразу поняла, что со мной что-то случилось, ещё до того, как ей позвонили из больницы. Сказала, что ей снился сон, где я поскользнулась на насыпи и упала. И что в нём мне было пять лет, а пока я лежала там, почему-то снег, падающий на мои щёки, не таял. Ей было так страшно, что её начало трясти уже во сне. «Почему у моей тёплой доченьки не тает снег на щёчках?»

* * *

Инсон рассказала мне эту историю до того, как я лично повидалась с её матерью. Где-то через десять лет после этого, когда Инсон ещё только недавно переехала на Чеджу, мне нужно было съездить туда на короткую стажировку по работе. В один вечер я еле выудила время и вызвала такси, чтобы навестить Инсон. Её мать тогда пребывала в начальной стадии маразма, но вопреки моим ожиданиями она оказалась очень опрятным и спокойным человеком. Она напоминала запертую в теле старого человека девочку – в отличие от Инсон она была мала ростом, с чёткими чертами лица и нежным голосом. «Хорошо вам провести время», – сказала она, слегка пожав мою руку, когда мы выходили из комнаты.

– Когда она встречается с незнакомцами, у неё как-то проясняется рассудок, может, из-за волнения так. Она всегда не любила доставлять неудобства другим. А вот со мной она и плачет, и раздражается, и дурака валяет. Иногда она думает, что я вообще её сестра, – сказала Инсон.

Когда на следующий день я садилась на