Кисмет - Люк Треджет

отношениях забавную, которую можно закончить в любой момент, просто позвонив родителям.

— Я готова заплатить сама, — заявляет она, — если кое-кому кажется, что это слишком дорого.

Молчание. Она почти слышит, как работают его мысли в поисках безобидного предлога, чтобы сорвать ее план.

— Это безумие, — произносит он. — Пригласим всех на ужин, и точка. Эта идея всем нравится. Спи.

Следует еще небольшое молчание, потом Анна говорит:

— Хочу лодку! — это звучит очень по-детски, и она хихикает, переводя разговор в несерьезное русло. Пит тоже смеется, какое-то время они смеются вместе. Возможно, это влияние виски, но Анна неожиданно чувствует нежность к нему — и к его желанию создать с ней семью — и пытается улестить Пита, целуя его мягкое плечо. — Мне не спится.

— У тебя есть предложения?

— Ну… расскажи мне сказку.

— Не-а.

— Тогда страшную историю.

Пит не отвечает, но Анна ощущает, как его тело там, где она касалась его ступнями, сгибом коленей и предплечьями, напряглось от сосредоточенности.

— О, знаю: расскажи мне про акулу.

— Опять?

— Мне нравится эта история. Расскажи с самого начала. В подробностях.

— Ну ладно, — вздыхая, соглашается он. Следует долгое молчание, затем Пит начинает хрипло, почти шепотом: — Дело было на острове Пханган, я жил в бамбуковой хижине. В конце пляжа в море вдавался выступ черной вулканической скалы, а вода под ним была очень темной и прохладной. Каждое утро я нырял на самое дно и на минуту или две принимал позу лотоса.

— Сколько тебе было лет? Когда это произошло? Не упускай детали.

— Уже после школы. Мне было, наверно, восемнадцать или девятнадцать. И вот однажды я находился под водой и увидел рыбу, плывущую в мою сторону. Она приближалась бесконечно долго, и я понял, что она намного дальше и больше, чем я думал. Она надвигалась и росла, надвигалась и росла, и наконец я понял, что это акула, тигровая акула. Она была огромная, не меньше трех метров, и направлялась прямо ко мне.

— Люблю эту историю, — бормочет Анна, уже засыпая.

— Я был совершенно беспомощен, — продолжает Пит, жестикулируя в полутьме. — Но потом произошло что-то странное. Возможно, из-за недостатка воздуха я вдруг стал абсолютно спокоен. Я осознал, что ничего не могу поделать. Я находился под выступом скалы, воздух в легких кончился, но, поскольку предпринять я ничего не мог, не о чем было и беспокоиться. Акула нацелилась прямо на меня, она плыла всего в нескольких метрах и не отрывала от меня глаз. И я бесстрашно ответил на ее взгляд. Клянусь, она ощутила, что я не боюсь, и мы, два странных животных, почувствовали уважение друг к другу. Потом она отклонилась влево, сделала круг и уплыла.

— Просто уплыла!

— Я выкарабкался из-под скалы и выскочил из воды, задыхаясь и удивляясь, что остался жив.

Анна придвинулась ближе к его теплому телу.

— Уплыла, — прошептала она.

— Мы словно поприветствовали друг друга.

— Да.

— Типа «доброго утречка».

— Просто уплыла…

— Именно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

ЧЕТВЕРГ

В четверг, как и обещал прогноз, погода стоит ясная и теплая, и по дороге на обед Анна с удовольствием замечает, что впервые в этом году люди вышли на улицу в рубашках и в футболках. Солнечный свет пронзает туман апатии и похмелья, который заволок девушку утром. На углу Дин-стрит и Беруик-стрит Анна встречается с Зарой, и та ведет ее к Олд-Комптон-стрит в новый японский ресторан, о котором уже все уши прожужжала, там они покупают лапшу рамен и идут в небольшой парк в центре Сохо-сквер. По пути ни одна из них не упоминает ни «Кисмет», ни Пита, ни Томаса-72, и Анна воспринимает это как молчаливое соглашение обходить острые углы и не возобновлять спор, который разгорелся вчера на WhatsApp. Дойдя до площади, подруги обнаруживают, что идея пообедать на открытом воздухе пришла в голову многим людям — газон сплошь покрыт плотным ковром офисных работников, сосредоточенно поглощающих буррито, гёзлеме, кацу-карри, жареную лапшу, пирог и пюре, тортилью, лепешки роти и бесчисленное количество неизвестных и, возможно, безымянных блюд. Девушки находят место на краю газона и принимаются за еду, но при этом им приходится сидеть так близко друг другу, что их скрещенные ноги соприкасаются. Тем не менее это все равно приятно, и локоть и плечо Зары, трущиеся об ее руку, пробуждают у Анны воспоминания.

— А помнишь, как здесь все было так забито, что мы сидели спинами друг к другу? И я предложила идею большого куска эластичной ткани, по сути резинку, которой бы оборачивали двоих людей, чтобы они могли сидеть прямо, но обратив лица друг к другу.

— Представления не имею, о чем ты говоришь, — Зара склоняется над коробкой с едой, помещенной между коленями. Она держит у груди ладонь ковшиком, чтобы жирная лапша не накапала на ослепительно белую рубашку, когда она подносит палочки ко рту.

— Нет, ты помнишь. Мы сидели практически здесь же. А может, это было в Хокстон-сквер. Ну все равно. Я называла это «тузик», потому что это все равно что сидеть в лодке-тузике.

Зара, пережевывая лапшу, щурится и косит глазами за квадратными очками.

— Я помню, как ты предлагала сдавать в аренду овцу, чтобы она «подстригала» траву.

— А заодно и развлекала детей. Да, это тоже была превосходная идея. Иногда мне кажется, стоит обратиться к одной из них.

— Возможно. Опять же, дополнительный доход.

— Да-а, — безжизненно произносит Анна. От мысли об оплачиваемой работе ее передергивает. — Хотя сначала мне следует попробовать не потерять нынешний источник дохода.

— Не глупи, — говорит Зара. Она кладет в коробку палочки и снова заявляет, что Анне не стоит беспокоиться насчет такой ерунды: дескать, список влиятельных женщин — это только приманка, а интервью