Слепые по Брейгелю - Вера Колочкова

— Маш, а Вероника Сергеевна правильно говорит, — преданно глянув на начальницу, быстро закивала головой Лена. — Да, надо взять себя в руки. Помнишь, как я с ума сходила, когда меня мой придурок бросил? Ходила как тень, боялась лишний раз голову поднять. Все время казалось, что на меня пальцем показывают и жалеют. А потом ничего, собралась как-то… И ты молодец, помогла мне тогда с работой… Ничего, Маш, прорвемся, не переживай! Я тоже тебе как-нибудь помогу, в долгу не останусь. Что для тебя сделать, скажи? Хочешь, вместе выходить будем куда-нибудь каждый вечер? В кино, на выставки, просто погулять?

— Ой, так и я могу с вами! — чуть подпрыгнула на стуле Таня. — А еще лучше эту проблему решать клин клином. Нет, правда, говорят, помогает в себя прийти, самооценку повысить! Но только сразу надо, от первого слезного куража… Как головой в омут.

— И где ж она этот клин будет искать, по-твоему? — парировала Тане неугомонная Лена, чуть хохотнув. — По ночным клубам в ее возрасте таскаться должна? Не смеши! Тоже, придумала выход. Сама-то пойдешь в ночной клуб, а? Пойдешь?

— Ну, я не знаю… — струсила вдруг Таня. — Почему сразу — клуб… Может, у знакомых каких приличный мужичок на примете есть?

— Ага, щас. Упакуйте, пожалуйста, и доставьте по адресу. С приличными мужичками нынче в стране напряженка, если ты не в курсе. Я бы и сама не отказалась от приличного, если на то пошло. Знать бы, где дают…

— Так можно в Инете поискать, на сайтах знакомств… — подала голос из своего угла Лилечка.

— Да ты что? — насмешливо повернулась к ней Таня. — Так это ты, значит, в Инете на того маньяка нарвалась? Помнишь, как всей бухгалтерией тебя до дома провожали? Теперь понятно, откуда ноги растут!

— Нет, нет… — испуганно замотала головой Лиля. — Он не оттуда, я с ним в клубаке познакомилась.

Таня с Леной переглянулись, усмехнулись понимающе. С молоденькой кассиршей Лилечкой вечно происходили разного рода истории. А самое главное, каким-то неведомым образом эти истории становились достоянием общественности в лице Тани и Лены, более того, они в них принимали самое деятельное участие. Да, такое образовали себе развлекалово на рабочем месте, как говорится, не отходя от кассы. Теперь она для них будет этим развлекаловом.

— Да не надо ей ничего такого, не слушай их, Маша! — прихлебывая чай, озабоченно глянула на часы Вероника Сергеевна. — Время пройдет, время все вылечит. А если какого-то движения хочешь, то можно имидж сменить, например. Говорят, помогает. Подстричься по-модному, в другой цвет перекраситься… Я, кстати, знакомого стилиста могу порекомендовать. Где-то у меня была визитка…

— А стилист мужчина или женщина, Вероник Сергевна? — задорно спросила Таня, подмигнув Лене.

— Ой, да какая разница… — вздохнула Лена, слегка раздраженная Таниным задором, — ты что, ничего не знаешь про нынешних стилистов? Телевизор не смотришь, желтую прессу не читаешь? Помолчала бы уж.

Она сидела, слушала их, страдала. Вот бы провалиться сквозь землю… Или встать и уйти. Потому что жить в этом невозможно — изо дня в день, изо дня в день. Ведь рады, даже скрыть этого не могут! И Вероника Сергеевна рада, сама же своими советами наслаждается. Да уж, зачислили ее в свой серпинтарий одиноких бабенок, причесали одной гребенкой! Противно… И впрямь уволиться, что ли?

— Девочки, все, работаем! — дала сердитую команду Вероника Сергеевна, и она вздохнула с некоторым облегчением, уткнувшись в монитор. Лучше работать, чем эти пытки коллективизма выносить. Хотя бы на пару часов замолчали, и то хорошо.

День тянулся долго, через головную боль, через комок в горле, через туманную слезную пелену, застилающую глаза. Попробуй разгляди через эту пелену то, что нужно, все же сливается в марево строк и столбцов, и мышка в руках дрожит, и курсор норовит съехать не туда, куда надо. Кое-как дотерпела до обеденного перерыва. Молча встала, ушла, провожаемая в спину теми же любопытными взглядами. Тем более Таня успела сунуть в микроволновку что-то мясное в пластиковом контейнере, и запах от разогрева пошел агрессивно съестной, раздражающий. О еде и думать-то страшно было.

Вышла в июньский зной, понесла себя в ближайший сквер, там скамеечка имелась одинокая, ее из-за кустов и деревьев не видно. Можно посидеть, расслабиться, дать, наконец, волю слезам.

Пока шла, слезы на волю выходить передумали. Села на скамью, подняла глаза, обвела взглядом кроны деревьев. Хорошо там, в вышине, там ветер дует, первый пух с тополей полетел. И нет ничего вот этого, горестного людского. Только свобода и ветер… И одиночества нет, и предательства нет, и памяти тоже нет. А здесь, внизу… Здесь жить больше не хочется. Зачем? Чтобы передвигать себя из дома на работу? Каждое утро вставать в неприкаянности, вечером засыпать в неприкаянности? И бесконечно бояться всего, что может произойти в промежутке между неприкаянностями? Нет, это не жизнь. Как угодно это можно назвать, только не жизнью.

Отчего-то вспомнилось, как прошлым летом отмечали ее вступление в «ягодный» возраст, на даче у Вики. Сидели в беседке, вольготно развалившись на скамьях, потягивали красное вино. Саша стоял над мангалом, сторожил шашлыки. Вика нарезала салаты, раскладывала на тарелки мясное ассорти. Сват Леонид Васильевич, отец Максима, захотел сказать то ли комплимент, то ли тост, повернулся к ней крупным туловом.

— Вот убейте, дорогая Машенька Сергеевна, никак в толк не возьму! Каким образом вам удается выглядеть в свои сорок пять на двадцать пять? Поделитесь секретом!

— Ну уж, на двадцать пять, это вы замахнулись, конечно, — осторожно покосилась она на маму Максима, Анну Леонидовну, то бишь на сватью. Слава богу, та улыбалась безмятежно, переводя хмельной взгляд с ее лица на лицо мужа. Потом вдруг усмехнулась, произнесла с легким упреком:

— Лень, ну ты даешь… А отчего бы ей на двадцать пять-то не выглядеть, интересно? И я бы выглядела… При таком-то муже… Не каждый мужчина может всю жизнь прожить рядом с такой беззаботностью, не всем дано, Ленечка. А Машенька — она такая… Машенька в наших земных скорбных делах копаться не любит, Машенька у нас все время вверх смотрит, по верхушкам деревьев гуляет. Да, Машенька? Даже и сейчас…

— Нет, что вы… Я не всегда…

— Да, всегда, всегда. Я уж давно эту вашу привычку приметила. Вы в лица людские редко смотрите, все поверх голов норовите. Только не подумайте, что я это в упрек… Наоборот, ваша женская беззаботность вызывает во мне легкую зависть. Я бы тоже так хотела — поверху взглядом летать, да возможности не имею — заботы вниз тянут. И потому предлагаю выпить не за ваши двадцать пять, Машенька, а за вашего мужа Сашу!..

Вспомнилось, и сердце зашлось болью-досадой. Как же хорошо тогда было. Весело, спокойно, комфортно. И не предвещало ничего. А может, как раз и предвещало? Может, стоило прислушаться к сватьиной зависти, сделать для себя выводы? Вот если бы подсказал кто… Но кто подскажет? Хотя да, Вика пыталась с ней о чем-то таком поговорить… Но что — Вика? Вика не авторитет.

Нет, не хочется сегодня на верхушки деревьев глядеть. Досады больше, чем удовольствия. И вообще… Не сидится как-то, беспокойство внутри болью шевелится. Лучше пройтись, отвлечься на физическую усталость.

Прошлась, а дальше что? В любом состоянии — одно пугливое беспокойство, грызет внутренности, не уходит. Ни сидеть, ни идти, ни плакать, ни вверх смотреть. Ни петь, ни свистеть… Ничего не получается. Скорей бы этот маетный день кончился!

К концу рабочего дня совсем ослабела. Выползла из душного кабинета на улицу, с трудом отделалась от Лены, соседки-попутчицы под предлогом, что надо «зайти в химчистку». Лена впрыгнула в автобус, а она медленно побрела вдоль по улице, неся в себе так и не пролитые за день слезы. Шла, не видела ничего, не слышала. Женщина-ноль. Женщина — пустое место. Женщина — хлипкий сосуд со слезами внутри. Потеряшка.

Так и дошла до дома, встала у подъезда. Подниматься в квартиру не хотелось — страшно было. Что там, в квартире? Соскучившееся за день одиночество накинется на нее с объятием? Придавит, сожмет железной хваткой? И не идти нельзя, слезы на волю просятся. Не рыдать же здесь, у подъезда.

На лестничной площадке перед квартирой пахло борщом. И ударило в голову, сверкнуло внутри невозможным счастьем — Саша вернулся! Боже… Вернулся голодный, борщ варит! Да, и ключи с той стороны в замочной скважине торчат… Господи, дай сил руку поднять, до звонка дотянуться! И чтобы после звонка в обморок не упасть!

Шаги… Шаги в коридоре. Нет, это не Сашины шаги. Славкины, скорее. Нет, это уже невыносимо, в конце концов…

— Привет, мам! А я борщ варю и котлеты жарю, тебя сейчас кормить буду. Ведь наверняка не ела ничего сегодня, да?

— Да… То есть нет, не ела. Но я не хочу, спасибо…

— Здрасте, не хочу! Я что, зря старалась? Иди, мой руки и за стол.