Год спокойного солнца - Юрий Петрович Белов

нас многие ребята летчиками захотели стать.

— И ты? — заинтересованно спросил Николай Семенович.

— Я бы тоже хотел, — отвел глаза Марат, — но мне рисовать хочется. Если бы не это, я бы обязательно в летную школу пошел.

— Вон как на вас книга подействовала. Что ж, я скажу Виссариону, ему приятно будет. А ты пиши, пиши, не отвлекайся.

Промучавшсь довольно долго, Марат все-таки с горем пополам написал полстранички. Николай Семенович прочитал, покривился:

— Когда рассказывал, лучше получалось. А здесь какие-то общие места. Ну да ладно, на первый раз простим. А на будущее запомни: любой газетный материал фактами ценен, характерными деталями, черточками жизни. Может, пригодится.

Марат тогда подумал, что не пригодится, не знал, еще как обернется жизнь.

На пустынный, сумрачный в морозной дымке Невский они вышли вместе.

— У тебя время есть? — спросил Николаи Семенович. — Давай к Неве сходим?

Молча идя за ним, Марат недовольно думал: детали им подавай, живые черточки. По рисунку не видно, что ли? На мастера Михайлова только посмотреть — сразу поймешь, какой человек. Что же, описывать, как они с Гаврилой Ивановичем везли завернутое в простыню почти невесомое тело Надежды Григорьевны через весь город на Охтинское кладбище, где все родные ее похоронены?..

Лист фанеры от гардероба оторвали, проволоку заместо постромков приладили, уложили покойницу, впряглись и пошли… Такие, что ли, детали нужны? Так это всем известное дело, сколько людских упряжек по улицам ходит…

Легкая была Надежда Григорьевна, а на Неве они все равно совсем выдохлись. Им бы по мосту пойти, а они скоротать решили — на лед спустились. Перешли реку. На берег же подняться сил нет. Остановились, отдышаться не могут. Подвинули мертвое тело, присели рядом на фанеру.

— Сосед нынче утром встретился. Ученый человек. Дистрофия у него, сколько дней не выходил, а тут гляжу: идет мелкими такими шажками, за стену держится. В Эрмитаж, говорит, иду, юбилей Алишера Навои отмечать. Я все голову ломал: кто ж такой этот Алишер Навои, если человек себя превозмог, чтобы юбилей его отметить? — спросил Михайлов немного погодя, справившись с одышкой.

— Был такой поэт и ученый на Востоке, — вспомнил Марат. — А что?

— Сколько же ему должно быть?

— Пятьсот лет, — беспечно ответил Марат. — У нас в Ташкенте еще в начале сорок первого стали готовиться.

— Ишь ты, — удивился Михайлов и головой покачал.

Они еще посидели, потом стали подниматься. Закоченевшие ноги не слушались.

— Значит, не убили они жизнь, как ни старались, — проговорил Гаврила Иванович. — И никогда не убьют. Нет у них такой силы. Бери-ка санки, — неожиданно решил он, — а я свою Григорьевну на руках вынесу. При жизни на руках не носил, так хоть теперь… Ты только поддерживай меня сзади, чтобы не упасть мне.

Вспоминая теперь об этом, Марат снова подумал: эти, что ли, черточки описывать? Да кому они нужны! Вот если бы Гаврила Иванович снайпером был, тогда другое дело, тогда он нашел бы и характерные детали и живые черточки, расписал бы не хуже Саянова…

— О чем задумался, Марат, — друг народа? — вдруг спросил Николай Семенович, тоже долго молчавший. — Переживаешь, что от текстовочки твоей не в восторге?

— Почему — друг народа? — обидчиво спросил Марат. — Я просто…

— Марат так подписывал свои статьи. Он был страстным публицистом, умным редактором. «Истина и справедливость — вот единственно чему я поклоняюсь на земле», — писал Марат. Видишь, какое знаменитое имя дали тебе родители. Ты кто по национальности, узбек?

— Туркмен.

— Правда? — обрадовался Николай Семенович. — Бывал я в Туркмении, в двадцать шестом и в тридцатом. Замечательная страна! Каракумы, песчаная буря, которую мы пережили, плавание на каюке по бурной Амударье, поездка на пограничные заставы — это оставило след на всю жизнь. Сам-то знаешь родину, или в Ташкенте родился?

— Меня родители в Ташкенте бросили, когда я совсем маленьким был, — буркнул Марат.

— Ну, ты не отчаивайся, — обнял его за плечи Николай Семенович. — В Ленинград пробрался, а Туркмения от Ташкента совсем близко. Ты после войны обязательно поезжай…

Наверное, он слишком взволнованно говорил, наглотался холодного воздуха, и закашлял, прикрыв рукавицей рот.

День был морозный, с легкой метелью. Тротуар заледенел, вдоль обочины валом лежал снег и сколотый лед.

Они вышли к Неве. Против Зимнего стоял во льду пароход «Полярная звезда». У его бортов темнели подводные лодки. На набережной военные моряки отрабатывали приемы штыкового боя. Лейтенант в пехотной серой шинели ходил перед строем подводников и пояснял сиплым голосом:

— В уличном бою главное что? В уличном бою главное — быстрота и натиск. И личная инициатива.

«Неужели немцы могут войти в Ленинград?» — подумал Марат, но задать этот вопрос своему спутнику не решился.

А Николай Семенович словно, и не заметил, что подводники занимаются несвойственным им делом.

— Ты обязательно поезжай в Туркмению, — повторил он, справившись с кашлем. — Увидишь великую пустыню, Узбой, ворота Гаудана, ущелье Ай-Дэрэ… — Мечтательная улыбка блуждала по худому лицу. — Там все величественно и прекрасно. А Каракумы! Это что-то необыкновенное. Ты любишь стихи?

— Если хорошие, то люблю, — признался Марат. — Но больше фантастику. — Он не удержался и оглянулся на моряков, с выпадом колющих чучела. — Вы «Ариэля» читали?

— Читал, — кивнул Николай Семенович. — Но сейчас мне хочется почитать стихи. Ты послушай…

Куя-уста зовут того, кто может Своим чутьем найти воды исток. Сочти морщины на верблюжьей коже, Пересчитай по зернышку песок, — Тогда поймешь того туркмена дело, Когда от напряженья постарев, Он говорит: «Колодец ройте смело, Я сквозь песок узнал воды напев».

Потом он еще читал, и Марат, как зачарованный, слушал, рисуя в воображении необыкновенные картины чудесной страны — Туркмении, его родины.

Взглянув на часы, Николай Семенович вздохнул:

— Мне пора. Это хорошо, что мы встретились. А ты после войны непременно