Червь-2 - Антон Лагутин

— Дальше сама.

Я развязываю вторую руку. Развязываю ноги. Тело ломит. Кожа покраснела и жжётся в тех местах, где были туго стянуты верёвки.

Я слезаю с кровати. С другой стороны, где не крутиться мужик, где пол не измазан кровью. Выхожу на середину спальни. Осматриваюсь. Глаза бегут по высоким деревянным шкафам, по комодам, прижавшимся к каменным стенам. Смотрю на кровать — она огромная, чисто для круглосуточной ебли! И при мысли, что я мог быть той самой лошадкой, на которой скакали бы все местные мужики, я начинаю вскипать. Злиться!

Я обхожу кровать. Смотрю на корчившегося в муках блондина, стирающего своими длинными волосами кровь с пола как швабра. Ловлю его взгляд, полный боли и отчаяния. Наверное, он сейчас думает, как это вообще могло произойти? Думает, что это сон. Такого быть не может! Он тут главный, всё в этом доме движется по его сценарию. Приятель, у меня плохие новости. Твоими заслугами можно лишь подтереться в мужском туалете. Ты обесценен парочкой грызунов. Теперь всё будет по-моему.

Мне хочется поднять кровать и опустить толстую ножку прямо на его драную мошонку. Выдавить яйца наружу! Но кровать тяжёлая. Неподъёмная. Я оглядываюсь. Вижу у дальней стены, воткнутый в углу стоит письменный стол. На нём — пару свечей, в свете которых я вижу стул.

Подойдя ближе, вижу на стуле мужское шмотьё. Белая рубаха, кожаные штаны и грязная тряпка, судя по запашку заменяющая трусы. Среди всего этого секонд-хенда своих вещей я не нахожу, но за то на спинке стула нахожу кожаный ремень с огромной бляхой и длинными ножнами. Из ножен на меня смотрит необычная рукоятка меча. Такая не обычная, что мне стало дурно. Я не мог поверить своим глазам. Из ножен на меня смотрела человеческая ладонь с чуть оттопыренным большим пальцем. Кожа сморщенная, высушенная, цвета сухого бетона. Синие ногти чуть поблёскивали. Поблёскивала и гарда, собранная из россыпи двух десятка человеческих пальцев. Такие же сухие и серые. Такие же сморщенные и мёртвые. Связанные между собой кожаным шнурком.

Мерзость!

Не раздумывая ни секунды, я вложил свою ладонь в ладонь-рукоять, словно мы жмём друг другу руки, и потянул на себя. Вместо привычного лязга метала, я услышал звук, похожий на биение дождя по толстому картону, еще не успевшему целиком пропитаться влагой. В детстве, когда утихали взрывы, и можно было выйти с друзьями на прогулку, мы накрывали кусками картона лежащих на улице людей, и смотрели, как под каплями дождя бумага принимала форму лица. Впадала в раскрытый рот. Обволакивала стеклянные глаза. Впадала в огромные дыры, оставленные осколками. Впитавшаяся в картон кровь свёртывалась, придавая дополнительной жёсткости и красивый алый оттенок. После дождя, когда солнце просушивало всё вокруг, мы забирали свои новые маски для игр.

С конца капает на пол.

Он продолжает кричать. Испуганно пятиться, перебирая ногами и скользя жопой по полу. Упирается спиной в дверцу шкафа возле кровати. Смотрит на меня. А я смотрю на лезвие меча, полностью показавшееся на свет. Лезвием это трудно назвать. Почему-то, но у меня слово «лезвие» ассоциируется с блестящим металлом, слегка искажающим твоё отражение. Здесь — другое. Здесь нет металла. Здесь нет блеска. Нет отражения. Я смотрю и вижу высушенную, отвердевшую кожу с тремя одутловатыми складками над гардой. Над складками — сосок. Да-да! Сосок, синий и скукоженный!

Блядь, что я держу в руке⁈

Глазами бегу по лезвию к самому кончику и вижу коричневые родинки. Вижу поры, волоски. Цвет лезвие как у «ладони-рукоятки» — бетонно-белый.

Кручу меч возле лица и понимаю, что лезвие обоюдоострое. Пробую приложить палец — зараза, действительно острое! Капелька крови показалась на кончике пальца.

Положив палец в рот, я снова слышу моего блондинистого друга. Он всё никак не мог угомониться! Ну хорошо-хорошо, я иду!

Держа меч в руке, я топаю через всю комнату. Я голый. Меня чуть потряхивает от адреналина. На моей коже вибрируют блики огня, отбрасываемые парой факелов. Подхожу к блондину. Присаживаюсь.

Пара крыс продолжает копошиться в области его паха, громко пища. Я хочу, чтобы они ушли, оставили его, предоставили мне, но как им это сказать — я не знаю.

Да нет же! Знаю!

Всё у меня в голове. Весь диалог происходит только в моей голове.

Отпустите его. Оставьте мне.

Парочка серых крыс спрыгнули с тела на пол. Оставляя крохотные кровавые следы, подползли ко мне и встали за моей спиной.

— Нам надо уходить, — говорит одна из них.

— Мне нужно закончить одно дело, — говорю я. — Я быстро.

Блондин, собрав в кулак всю свою волю и пару яичек, выкатившихся из рваной мошонки, поднял руку и, тыча в меня пальцем, говорит:

— Ведьма…

— Дальше?

— Сука…

— Еще?

— Тварь…

— Этого мало, продолжай.

— Ты хоть понимаешь, — его глаза сводятся то к носу, то закатываются к потолку, обнажая белки, — с кем ты связалась?

Приятель, я боюсь, что это ты не знаешь, с кем связался.

Хоть его лицо и освещает жёлтый свет огня, он всё равно выглядит смертельно белым. Волосы скомканы, измазаны кровью. Его губы кривятся так, как будто он хочет зарыдать. Но это не так. Их кривит боль. И наблюдая за тем, как с каждой секундой лужа крови под его жопой становится всё больше и больше, я удивлён, как он умудряется оставаться в сознании.

Но это же и здорово!

— Смейся! — кричу ему я в лицо. — Смейся!

Он чуть приоткрывает рот, и в тот же миг я закрываю узкую щёлку между губами лезвием меча, и давлю, но несильно. Сейчас он похож на собаку с палкой во рту, только вместо слюней — течёт кровь.

Нижняя челюсть повисла, показался язык. Вот он, розовый, толстый как подушка. Блондин затрясся. То ли от боли, то ли от шока, а может и от злости. Мне похуй! Мы продолжаем.

Я вытаскиваю лезвие и плоской стороной прижимаю к подбородку блондина. Затем кончиками пальцев хватаю его язык и тяну на себя. Он упругий, скользкий. И когда он уже собирается выскользнуть из моих женских пальцев, я резко веду меч к потолку.

По моим ладоням ударил фонтан крови. Горячей и липкой. Тепло ощущалось на коленях, на животе и груди. Когда я подношу руку к своим глазам, я улыбаюсь. Улыбаюсь, рассматривая отрубленный язык на моей ладони.

— Нам пора уходить! — говорят крысы.

— Я сделал только пол