Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский

коренастый Гуревич читал красивым баритональным басом пару рассказов из только что вышедшей «Конармии» Бабеля, вызывая своим гуттуральным чтением восторги не только у женского населения и не только у представителей 22-й школы.

– Ясное дело, тебя подвел пятый пункт, – сказал закадычный друг Селима Изя Разинский и сыграл на носу мелодию популярного танго «Бесаме мучо».

А вскоре после описываемого нами события отца Дворкина перевели, и он навсегда уехал из этого уральского города.

Еще раз в Пермь Дворкин попал лет через сорок, приехав на встречу с одноклассниками из Швейцарии, где он проживал последние тридцать лет. Многие из его однокашников, да и вообще знакомых, к этому времени поумирали или разъехались. Друг Разинский был жив. Он обретался по-прежнему в Перми, превратившись из худенького носатого мальчика с блестящими карими глазами в старого лысого еврея. Приезду друга детства Разинский очень обрадовался:

– Нино, – так дети прозвали свою учительницу литературы, – тоже собиралась прийти, я ее недавно встретил в гастрономе. Она мне сказала, что будет страшно рада тебя повидать, ты ведь всегда был ее любимчиком! Но, друг мой, крепись, – не судьба. Представляешь себе, два дня назад ее сбила легковушка. Насмерть.

– Это всё проклятые гастарбайтеры! Заполонили Россию, – злобно заметила сидевшая рядом с друзьями старуха, в которой Дворкин (сам-то он в кого превратился, интересно) с трудом признал их общую с Изей приятельницу Иру Грушину.

Ему нестерпимо хотелось спросить у друзей, как выглядел шофер легковой машины, переехавшей Нину Степановну, но задать вопрос он почему-то так и не решился.

Первая любовь, или Картошка-1967

Введение

Этот рассказ написан не мною, а моим добрым приятелем Селимом Дворкиным, с которым я познакомился пару лет назад в Цюрихе. Мы подружились, провели несколько дней вместе, переговорили обо всем на свете, съездили в Базель на выставку недооцененного, на мой взгляд, художника Хаима Сутина, а в последний вечер, перед тем как расстаться, Селим достал из кармана флешку и, глядя мне в глаза, спросил, не мог бы я опубликовать отрывок из его воспоминаний. «Разумеется, если текст тебе понравится и ты сочтешь, что его стоит печатать, – несколько нервно добавил мой новый друг. – Ты можешь его отредактировать и, если сочтешь нужным, даже изменить название».

Я поинтересовался, как Селим хочет озаглавить свои воспоминания, и, услышав в ответ – «Первая любовь», покачал головой: «Трудно будет». Учитывая холерический характер моего приятеля, я не стал ему объяснять, что я имел в виду, говоря «трудно будет», а только пообещал в ближайшее время прочесть то, что он мне передал, и сообщить о моем решении. На этом мы и расстались.

Как это часто бывает, я закрутился и совершенно забыл о врученной мне флешке с записанным на ней рассказом. Вспомнил я об этом, когда до меня дошло известие о нелепой гибели Селима в горах под Берном. Об этом печальном событии мне рассказал друг Селима, его «long life companion»[8] швейцарец Мориц.

Смерть Селима потрясла меня, целый день я не находил себе места, а вечером, вставив флешку компьютеру в щелку, открыл селимовский текст и залпом прочел его. Воспоминания моего теперь уже покойного друга произвели на меня сильное впечатление. Я как раз отбирал пару своих давних рассказов для сборника «Рассказы о невозможной любви», то ничего лучшего, чем включить селимовскую «Первую любовь» в свой сборник, снабдив текст соответствующими примечаниями, не придумал. Так я, по крайней мере, смогу отдать дань памяти погибшему другу.

Работу над текстом я решил свести к минимуму, сохранив нервную прерывистость и некоторую сбивчивость в изложении, свойственные автору.

Хуже, как я и полагал, обстояло дело с названием. Вряд ли стоит говорить о том, как трудно заинтересовать читателя произведением неизвестного автора, а уж запустить на орбиту текст под названием «Первая любовь» практически невозможно. Кому ни скажешь – в ответ непременно слышишь: «Вот у Тургенева – это да! Какой язык, какие характеры… а у вас что?» Хорошо еще, если не приплетут к разговору отношения Ивана Сергеевича и Полины Виардо.

Поэтому я не преминул воспользоваться разрешением Селима и несколько изменил его название, добавив к «первой любви» фразу «или картошка-1967». Для тех, кто не знает или подзабыл, что означает на советском жаргоне «поехать на картошку», объясняю. События, о которых рассказывает Селим, происходят в Москве, в конце шестидесятых годов, в студенческой среде. Под «картошкой» в то время понималось популярное и теперь кажущееся даже симпатичным мероприятие по оказанию помощи стране в уборке урожая. Обычно в сентябре, где-то через неделю после начала учебного года, студентов (преимущественно младших курсов) направляли в соседние колхозы-совхозы на уборку с полей стратегического овоща – картофеля. «Картошка» эта, к слову, могла оказаться и капустой, и морковкой, но это не имело никакого значения. Экономическая польза от такой добровольно-принудительной деятельности была небольшой, учебное время уходило впустую (и некоторые «особо умные», добыв медицинские справки, от «картошки» отлынивали), но, в целом, молодежь это мероприятие любила. Работой «на картошке» никто себя не перегружал, жили скученно, но дружно, то и дело возникали привязанности, отчуждения, сходились, расходились, по вечерам у костра громко пели, часто дурными голосами, что абсолютно не мешало романтике и веселью. Неслучайно прошедшие студенчество в те годы и сейчас, спустя сорок лет, рассказывая о том времени, начинают тереть глаза и жалуются на колотье в груди.

Ниже я почти дословно привожу текст воспоминаний Селима Дворкина «Первая любовь, или Картошка-1967».

Первая любовь

Нам всем было тогда по восемнадцать лет, мы учились в лучшем вузе страны, на лучшем его факультете и по праву считали себя самыми умными, самыми счастливыми людьми в стране. Мы грустили, радовались, нас обуревали сомнения и надежды, но сильнее всего мы радовались жизни. Некоторые студенты приехали в столицу издалека, бо́льшая же часть была из самой Москвы или из области. Поначалу москвичи слегка задавались перед нами – провинциалами, держались особнячком, но это продолжалось недолго. Побеждало… – не знаю, что побеждало, даже через сорок лет не знаю, не умею сказать. Осторожно приподнимаю завесу памяти и вижу, как деловито копошатся разные там Фимы, Марики, Миши, куда-то спешит Петя Каждан – невероятно смешной маленький бегемотик, всегда запыхавшийся, в спадающих на нос больших очках, с вечно расстегнутой ширинкой и с растрепанным портфелем… тут же – аристократичная красавица Ольга Шалом, рядом с ней добродушная толстуха Тамара Трахей и усердно конспектирующая все лекции веселая отличница Клавочка Клум, чуть подальше затаились усатые сестры-близнецы Таня и Маня Карандаш… Начал и не могу остановиться. Забавно и трогательно. Что побеждало в привязанностях