Мужчины Мадлен - Елена Арсеньева

Потребность в том имелась – не зря Алёне показалось, что полотно качается. Видимо, рама была неважно сбита, и гвоздики со временем разболтались. Когда Алёна доставала «Продавщицу цветов» из пакета, уже отыскав для нее местечко на стене, рядом с письменным столом, чуточку передвинув другие картины («Лошади и ветер» повесила чуть ниже, а «Лиловый закат» и «Васильки цветут» чуть правей), она обнаружила, что холст практически вывалился. По-хорошему, нужно было сразу снять сломанное старье да выкинуть без жалости, а картину измерить и заказать новую раму, но Алёне вот именно что стало жалко неказистый потертый багет, в который была облачена ее «La vendeuse de fleurs». В нем было что-то… адекватное. Он шел картине так, будто М-О Х писала ее специально для него.

Алёне уже приходилось наблюдать подобное… как бы поточнее сказать… родство, возникавшее между живописным полотном и рамой в течение многих лет. Скажем, в родительском доме была старая-престарая картина, вроде копия с Шишкина, а может, и нет, Алёна так и не нашла оригинала, да и не слишком старалась искать, если честно. Ей нравилось думать, что тот начинающий художник, приехавший в 43-м году на побывку с фронта, внезапно влюбившийся в ее бабушку (тогда, понятное дело, молодую и невероятно красивую) и не нашедший иного способа выразить ей свою любовь (он был женат, она замужем), как написать для нее на загрунтованном куске старой клеенки картину, сам ее создал, а не скопировал. Рама, в которую он свое полотно вставил, была самодельной и с течением лет стала неуклюжим, жалким в своей помпезности сооружением с оббитыми во время переездов и перестановок-перевесок краями, треснувшим и в любую минуту грозившим развалиться на части. И вот Алёна, которая обожала сие полотно, решила раму поменять. Решительно (наша героиня вообще была человеком решительным!) сняла старье, выкинула на помойку и заказала новый багет, выбрав его в той самой мастерской, о которой шла речь выше.

И что же? Рама оказалась великолепной, но картина в ней исчезла. Нет, физически она, конечно, существовала, но ее совершенно не было видно. Все очарование семейной легенды, которая некогда освещала незамысловатое произведение, исчезло. Теперь это была просто плохая и не слишком умелая копия. Алёна, повторимся, дама решительная. И в своей решительности она совершила следующий шаг: новую раму сунула на гардероб, чтоб не мозолила глаза, а сама принялась регулярно ходить на Средной рынок, около которого по выходным открывалось некое подобие парижского пюса. Именно некое подобие, слово «барахолка» для описания того места больше подходит. Ну что ж, такова российская действительность… И в конце концов на той барахолке Алёна нашла должным образом облупившуюся и рассохшуюся раму для своей ненаглядной реликвии. Наверное, с ней тоже была связана какая-нибудь красивая легенда, потому что они с картиной подошли друг другу, как два сапога из одной пары. И гармония была восстановлена. Так Алёна усвоила замысловатую истину: соответствие внешнее не самое главное, куда дороже – внутренняя гармония вещей. У них все как у людей. Они могут ненавидеть друг друга, могут дружить и даже любить…

Да, отчасти опасение, что новая рамка и картина не найдут взаимопонимания, и останавливало Алёну на пути в багетную мастерскую, делало ее столь забывчивой. И все же – именно отчасти. Второй причиной была та, что эту статью расходов она сейчас просто не могла себе позволить. Как-то столько всего сразу навалилось с наступлением осени! Надо было оплатить абонемент шейпинг-клуба, отложить деньги на тренировки в танго-студиях (а она ходила в три разные, в одной посещала групповые уроки, в двух других занималась с отличными тренерами-тангерос, каждый из которых был в своем роде супер, и Алёна не представляла, кого наградить пальмой первенства, со всеми ей было чудесно танговать), потом всякая коммуналка, пить-есть тоже надо, на кефирной диете долго не просидишь, да и на не кефирной тоже. Ну и вообще – жизнь беспрестанно берет какую-нибудь дань. А с деньгами было не бог весть как. Гонорар пока не появился на ее карте, а Шура Коротков так и не вернул долг, хотя уже больше полутора месяцев прошло. Да-да…

Впрочем, надо отдать ему должное – именно в понедельник, то есть тот самый, который был назначен для возврата долга, Шура позвонил Алёне и умоляющим голосом попросил дать ему отсрочку до четверга. Клиент обещает выплату именно в четверг, и Шура немедленно… тотчас же… в клювике… Алёна, понятно, доверчиво согласилась, и с тех пор она не только не видела Шуру, но и не слышала его голоса.

Она не могла поверить, что Коротков ее обманывает. Долго не верила. Наконец решилась ему позвонить. На звонки никто не отвечал, хотя электронный голос не говорил, что абонент недоступен, вне зоны связи и позвоните попозже. Алёна недоумевая дозвонилась до Димы, Шуриного компаньона, тоже милейшего парня, хотя вроде бы без романтического криминального прошлого. Дима сообщил, что Сашка уехал в свадебное путешествие на месяц. Алёна рассказала про долг – Дима страшно удивился, пояснил, что он совершенно не в курсе, но посоветовал Алёне не беспокоиться, мол, Сашка вернется и деньги вернет.

Алёна стала ждать. Не то чтобы она посиживала у окошка, подпершись ладошкой, совсем нет! Жизнь у нее была до крайности насыщенной. Все-таки работа писательская – это вам не кот начихал, даже если вы ваяете не «Войну и мир» или «Преступление и наказание», а всего-навсего дамские романы или детективы. Впрочем, «Преступление и наказание» тоже детектив, и пусть кто-нибудь докажет обратное! К тому же танго, восхитительное аргентинское танго, продолжало держать Алёну в плену… Нельзя не упомянуть и о двух ее милых мужчинах, каждый из коих, само собой, даже помыслить не мог о том, что не он один владеет телом (а может, даже и сердцем, всякие чудеса бывают на свете!) обворожительной в своем легкомыслии красотки.

И вот однажды, пребывая среди всей этой суеты и пробегая за каким-то делом по улице Грузинской, между Ошарой и Алексеевской, Алёна вдруг увидела не кого иного, как Шуру Короткова. Они столкнулись, можно сказать, нос к носу, и Шура немедленно принялся жаловаться на жизнь и клясться-божиться, что гад-заказчик до сих пор ничего не заплатил, но обещал – в субботу, и в субботу же Шура будет у Алёны как уже упомянутый в прошлый раз штык. С деньгами, разумеется! С процентами!

– Да не нужны мне проценты, – сказала Алёна так же, как отвечала и в прошлый раз.

– Нет, я должен, значит, все, – твердо заявил Шура, и на сем они расстались.

Но в субботу (какое наречие тут употребить – «разумеется» или «почему-то»?) он не позвонил и не появился. В воскресенье тоже.

И снова Алёна не хотела верить, что Коротков оказался вульгарным кидалой, а усиленно придумывала для него разные смягчающие обстоятельства. Ну мало ли что бывает! Вдруг и в самом деле злодей-заказчик никак не желает заплатить, Шура со своей Киской перебивается с гроша на грош, с хлеба на квас… А потом вдруг подумала, что ситуация очень сильно напоминает рассказ Тэффи «Григорий Петрович» из любимого сборника «Городок». Некий Григорий Петрович, русский эмигрант, живущий в Париже и перебивающийся случайными заработками, простодушный на редкость, к жизни не приспособленный, имел в заначке две тысячи рублей. И однажды познакомился с двумя неграми с острова Мартиника. Узнав, что у Григория Петровича есть деньги, негры предложили ему проценты с дела – издавать журнал для жителей Мартиники. Проценты зависели от суммы вложения, понятное дело! Григорий Петрович вложил все, что было, негры уверяли, что внесли еще больше. Журнал вышел – то есть Григорию Петровичу пробный номер показали, – а потом негры уехали в Марсель, отгружать журнал на Мартинику. Алёна помнила наизусть последние строчки рассказа: «Григорий Петрович никогда больше не встречался с ними. Мучился долго – не прогорели ли негры на этом деле, и чувствовал себя мошенником!»

Вспомнился нашей героине также рассказ «L’ame slave». Супруги Угаровы – тоже русские эмигранты в Париже – пригласили к себе «хорошего и деликатного» человека по имени Вязников. Узнав, что у Угаровых водятся деньги, он поселился в их доме, причем простодушные люди сами предложили ему столоваться и ночевать. Однажды Вязников исчез, а вместе с ним – деньги. И бедолаги так и не позволили себе поверить, что пройдоха просто-напросто их обокрал, уверяли друг друга, что он поступил так из крайней нужды, а может, даже и не он виноват… И твердили друг другу: «А все-таки подло с нашей стороны, что мы его подозреваем!»

И Алёна печально подумала, что она ведь – ну натурально Григорий Петрович и Угаровы в одном флаконе, а Шура Коротков очень сильно напоминает Вязникова и двух негров с Мартиники…

Минула еще неделя. И вот, спеша на шейпинг, Алёна вдруг увидела своего должника там же, на Грузинской! Он выбрался из черной «Мазды», пискнул пультом и резко поспешил через дорогу, туда, где агрессивными черными буквами было написано «Sun rays» – в косметический салон. И Алёна вспомнила, что Шурина Киска вроде бы работает массажисткой. Очень может быть, именно в этом салоне. Писательница окликнула Шуру, но Коротков не услышал. Окликнула громче… тот же результат. Алёна быстро достала телефон и набрала номер. И увидела следующую картину: должник вынул из кармана затрезвонивший мобильник, взглянул на дисплей, усмехнулся и снова сунул его в карман. Звони, мол, звонила!