Самовар над бездной - Святослав Иванов

Ранний пубертат прошёл под этим угрюмым знаком – душные коридоры компьютерных игр, первое пиво на весенних оттаивающих задворках школы, робкое поглядывание на неминуемо обретающих привлекательные формы одноклассниц. В десятом классе у всех появились планы на профессию – и Иван неплохо использовал шансы отвоевать себе немного индивидуальности, заявившись на модный факультет журналистики. Всем окружающим он заявлял, что в будущем будет заниматься «политическим пиаром», делился суждениями о перспективах тех или иных деятелей, а однажды не ошибся, заявив, что на концерте Deep Purple присутствует будущий президент страны, – два основных претендента на пост пошли на него вместе.

При переходе из четвёртого в пятый класс гимназистам разрешили не ходить в школу в форме, но строго велели сохранять деловой стиль в одежде. В рамках этого указания (в подробностях расписанного на бумаге) каждый ухищрялся как мог: в какой-то момент Иван переплюнул всех, установив у себя на голове увесистый ирокез, за что был немедленно вызван к директору. «С тебя как с гуся вода, это я понимаю. Ты – на особом положении. Тебе никогда и ничего ни за что не будет, и ты к этому привык, – говорил директор. – Но пойми же, ты лось в лягушатнике. Раз ты лидер – будь хорошим примером. Раз ты бунтарь – то не будешь лидером…» – Иван слушал вполуха. Он был в восторге: я особенный, я в центре внимания, мне никогда не сгинуть в безвестности.

Чуть позже Иван обнаружил у себя нечто вроде суперспособности – умение в конечном счёте разгадать любую головоломку, которую он находил интересной. Он заведомо не брался за задачи, требующие знаний в математике, но любой ребус, шараду и загадку он раскалывал на раз-два. Секретом, как он рассуждал, была простая вещь: продолжать думать после того, как уже, казалось бы, потерял все возможности допытаться до правды. «Думай до конца», – если угодно, это было его девизом. В последний момент он шёл делать спортивную ставку, в последний момент перед подбрасыванием монетки говорил, орёл или решка.

Иван жутко опасался повторить судьбу своего репетитора по литературе – Нины Михайловны Ставриди, которая преподавала у его параллельного класса, и к которой он перед абитуриентской кампанией попал совершенно случайно: мама столкнулась с учительницей в магазине – оказалось, что она живёт в одном доме с ними, берёт за занятия скромную плату и имеет неплохой опыт подготовки людей к вступительным. По вечерам, почти без расписания, Иван поднимался к ней на верхний этаж, они сидели над книгами и тетрадями в пыли и затхлости. Нину Михайловну в школе не любили – за глаза называли Библиотекаршей из-за её постороннего, не педагогического образования. Она действительно была библиотечным человеком – для книг в квартире не хватало места, часть из них хранилась на балконе и на подоконниках, так что они мешали свету поступать в комнаты. Нина Михайловна не была пожилой – всего-то немного за 50, – но в ней чувствовалась дряхлость, усталость, старческое смирение. Сама она, впрочем, утверждала, что такой была с юности – может быть, поэтому, думал Иван, она никогда не была замужем («девственница» – в школе шептали даже такое), темперамент в союзе с неблагоприятной средой все эти годы продержали её взаперти – не столько физически, сколько социально: у неё почти не было друзей, на работе она была замкнута, родственники имелись только дальние. Но оказавшись на всю жизнь на маленьком пятачке, Нина Михайловна, как могла, проявляла изобретательность: писала молочного цвета пейзажи, изъездила русскую и советскую глубинку, взялась за перевод какой-то тяжеленной англоязычной книги, публикация которой на русском языке была бы огромным событием. Иван стремительно забыл название книги, а потом смущался уточнить – да и вообще после вступительных экзаменов они с Ниной Михайловной практически не общались, хотя и жили в одном доме.

14 июля 2007 года имя «Шульгин Иван Сергеевич» было зафиксировано в списках поступивших; отец Ивана поднялся к Ставриди в кабинет с букетом цветов – но она вежливо прогнала его, так как страдала от аллергии практически на все существующие цветы. Иван же тем временем хватанул как-то слишком много виски прямо из бутылки – и в яростном воодушевлении бросился флиртовать с какой-то рыжей девушкой, которая поступила на вечернее отделение, и с которой он потом почти не разговаривал (отчасти потому, что она оказалась «нашисткой»).

«С. с сияющей улыбкой поглядел на меня, покачал головой и сказал, что ум – это моя хроническая болезнь, моя деревянная нога и что чрезвычайно бестактно обращать на это внимание присутствующих. Давай же, старина Зуи, будем вежливы и добры друг к другу – мы ведь оба прихрамываем», – эту фразу обнаружил подчеркнутой Иван в книге Сэлинджера пару лет спустя; эту книгу подарила Ставриди – и правда, быть умным ему казалось сродни инвалидности.

В последний момент перед началом праймериз консерваторов он сказал, что выборы выиграет «Тётушка» Ставриди.

С Тётушкой у Шульгиных были сложные отношения. Она была студенткой у отца Сергея Шульгина, и на долгие годы вписалась в ряды друзей семьи второго ряда. Дед-профессор регулярно собирал респектабельные академические вечеринки на балтийском побережье, на которых прекрасная преподавательница словесности, можно сказать, блистала. Она не была красивой женщиной – по слухам, мужчины её вообще не интересовали – но непривлекательная внешность делала её облик благороднее, чем если бы она была красавицей. А ей только того и надо – смотреться как можно солиднее, говорить как можно убедительнее, завоёвывать симпатии, оставлять впечатления – но не мимолётные, а глубокие.

А потом, в конце 90-х, что-то произошло – и она двинулась в консервативную политику. В точности как это случилось – проскочило мимо внимания Ивана. Вроде бы в каком-то ток-шоу она позволила себе несколько резких суждений, которые понравились пиарщикам Консервативной партии; ей предложили стать одним из лиц движения – Ставриди согласилась. В академических кругах, традиционно левых, это произвело эффект разорвавшейся бомбы: как это? Нина Михайловна слыла чуть ли не «красным профессором» – и вдруг оказалась в числе сторонников «свободного рынка» и «традиционных ценностей». Дед отказался с ней общаться, когда на предвыборных дебатах она вдруг заявила, что неплохо бы ослабить все существующие ограничения на ношение огнестрельного оружия: «Где она была, когда в 1968-м мне ногу прострелили? Ах да, эта дрянь ещё в школу ходила». Так светило филологии, переводчица «Бесконечного остроумия» и интеллигентская икона потеряла половину друзей – зато оказалась в парламенте. Сергей Шульгин не рвал с ней отношений, но когда они случайно встречались – их петербургские дома были по соседству – здоровался холодно.

14 июля 2007 года, за день до старта праймериз в обеих партиях, 12-классник Иван Шульгин затеял с отцом беспредметную беседу, в конце которой он вдруг выпалил (в сущности, для того и вломился к нему в кабинет): «И кстати, чуется мне, следующим нашим президентом будет кое-кто с греческой фамилией».

Противостояние, как он называл это, правой горячке, стало на несколько лет лейтмотивом его мировоззрения. Он целил во врагов всего нового в кабинетах, коридорах и на улицах. Иван, выступавший в университетском листке с публицистическими отповедями, гордился тем, что придумал устоявшееся название для закоснелой публики – Аллергики. Аллергики боялись открытых границ, боялись больных и бедных, боялись однополой (а по сути-то – любой) любви, громкой музыки и лёгких наркотиков. Аллергики краснели и чихали, слыша матерные слова и рок-н-ролл, видя короткие юбки и улыбающиеся лица, читая о современном искусстве, легализации марихуаны и эвтаназии.

Взявшись за тексты стендапов для Жоржа, Иван испытал необычайный прилив свежести. Ему предстоял решающий бой против окружающего мира.

В первом же монологе он задался вопросом, каким бы был человек, который помнил свои прошлые жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.