Бумеранг - Ирина Ендрихинская

внезапно обнаружились богатые рудники. Появились деньги, дефицитные продукты, приехали молодые спецы, для них строили пятиэтажки. Деревня ускоренно превратилась в поселок, птг, как принято говорить.

Я не знаю почти ничего о своем деде. Звали его Павел. Был он довольно простой, не красавец, выпивоха, что не редкость. Но член все же имелся, как и дети от прошлого брака. Возможно, именно с этой целью он и был выбран бабушкой, но вдруг и была любовь. Ведь они сошлись, стали жить вместе в его небольшом доме. Хотя и не расписались, что довольно дико для провинции тех времен.

Бабушка забеременела. Рожать самой ей запретили: старая, инвалид, гемоглобин ниже плинтуса, куда вам, женщина в роды. Скажите спасибо, если нормальный ребенок будет.

Бабушка послала врачиху куда подальше, обещав ей “выдрать все кудели, если с дитем че случится”. Но на кесарево все же легла.

Вернулась домой с ребенком. Положила его на кровать. Ниче такой, справный малец получился. Удивительно даже. У них же бабы одни родятся, на семеро девок один брат, и сестры все девок принесли. А тут пацан. Эх, жалко батя не дожил, внуку бы радовался. Да и мамка хворает сильно, не узнает никого, мозг отшибло. Что внук народился что собака ощенилась — ей без разницы.

Пришел Павел, глянул на сына, порадовался, мол это у меня уже третий сын, какой я молодец. настоящий мужик. Ушел на работу в цех. Бабушка пошла хозяйничать. Че, этот оглоед тут делал пока ее резали в больнице? Дров нет, воды и той не принес. Хорошо хоть пеленок нашила-нагладила заранее. Бабушка привычно принесла воду с колонки, наколола дрова, сварила картошки, сальца нарезала. Ай, хорошо дома. Покормила сына. Волосешки черные, сам желтый, щекастый, узкоглазый, на бурятика похож. Хоть Баир называй. Но не, надо русское имя какое-то. Придет Пашка с работы — пусть называет.

Пашка пришел, и сестры заглянули, подарки натащили, потетешкали племяша. Хорошо и ладно. Все, как у людей.

А ночью проснулась бабушка от боли, будто ножом резанули. Живот горячий и мокрый. Откинула одеяло — в крови ночнушка. Шов разошелся. Хреново, видимо, докторша заштопала, руки бы ей оторвать. Что нельзя после операции колоть дрова и ведра тащить, бабушка то ли не знала, то ли значения не придала. Ведь негоже бабе лежать как королева, коли дом не в порядке. Беспощадная жестокость к себе.

Ее увезли в больницу. Ребенок остался на отца. Чай не первый сын, знает как ухаживать, молоко у соседей купит, пеленок полный комод лежит.

Через три дня приехала к ней в больницу сестра:

— Твой-то че учидил! — заявила сестра с порога. — Нам же не сказал, че с тобой приключилось. Загулял он, Надя, загулял. Его и на работе не хватились, прикрыли в табельной, как всегда. Мол сын родился, выпить человеку надо. А он ведь и правда запил, ушел из дома, дите одного оставил. Сына лежал орал, обоссанный по уши, дом нетопленый, холодина, чай не май на дворе. Хорошо хоть Котовы услышали, что ребенок визжит, пришли, дай бог здоровья. Забрали они сыну твоего, а то б умерз парень на смерть, тьфу-тьфу. До нас сбегали, все рассказали, мол тебя нет, в тазу — простыни в крови. Ой, Надя, как мы перепугались, думали, неужто тебя порешил и закопал где-то, по пьяни-то че не бывает…

— Малец где? — перебила бабушка.

— Так у нас. Нормально все с ним. Доктора мы вызывали. Сильный пацан, сколько он так голодный, замерзший и мокрый орал, кто ж знает. И Пашку твоего мы потом сыскали. Пили они с Жогалевым, как обычно, ну он и сказал, что в больнице ты.

Бабушка вернулась в дом мужа через несколько дней. В сарае взяла вожжи. Лошадей сто лет как никто не держал, а вот ведь, вся упряжь в сохранности. Она била мужа вожжами. Откуда силы брались. Забила бы до смерти, если б не вырвался, гад, не побежал по улице с криками. Она бежала следом, иногда получалось догнать и садануть по его спине и башке. Люди разняли, не довели до греха. А то убила бы выродка, пошла б в тюрьму. Себя не жалко, в тюрьме тоже живут. Сына сиротить не хотелось.

Собрала пожитки. Котов, мужик хороший, согласился на мотоцикле ее отвезти за сыном и домой вернуть. Ехала в ревущий мотоциклетной люльке, чемодан в ногах. На руках сынок. Думала, только б не простыл на октябрьском ветру. Да и назвать как-то надо, че ж без имени пацан до сих пор живет.

Записала сына на себя, благо официального брака не было. От папаши только отчество оставила. Не стала выбивать алименты, трезво рассудив: “От него алиментов рублей пять придет, а государство мне 25 даст, как одиночке”.

Она была строгой матерью. Била, чем под руку попадется, ремнем, полотенцем, а то и батоном колбасы. Так рассказывал мне папа. Наверное, так и надо себя вести с парнем, чтоб вырос мужиком. Или просто ее и саму так растили. Без нежностей и поцелуев в попу. Но иногда скользила своеобразная любовь и нежность к сыну. Я была уже студенткой, когда бабуля смотрела на папу и сказала

— Какой же ты у меня бравый парень! Помнишь, девки за тобой в школе бегали?

— Никто за мной не бегал, отмахнулся папа.

— Бегали, я ж помню.

Бабушка встала, пошла пить чай, пока папа курил на балконе. Долго пыталась открыть банку с вареньем, стискивала зубы от упорства.

— Да оставь ты банку, папа откроет, — сказала я.

— Откроет он, ага, только закрутить может. Силы, как у коня, ебаный сыночка.

В этом вся бабушка. Выразить любовь она может только в грубой и матерной форме. Но перестает ли от этого любовь быть любовью?

Я вышла из кабинета психолога. Стояла, улыбаясь майскому солнцу, готова идти подать на развод хоть сейчас. Интересно, куда надо идти для развода. Достала телефон, чтобы загуглить. 16 пропущенных от мужа, смски “Ты где? Ты где? С тобой все хорошо? Любимая, прости! Прости!!!” Я набрала ему:

— Блиин, куда ты пропала? Домой к тебе ездил и на работу, я пересрался.

— Я гуляю в центре.

— Прости меня, прости! Я мудак, я конченный, как я мог тебя вчера высадить под дождь? Я ночь не спал, переживал, я разозлился. Я не понимаю, как ты можешь не любить нашего мальчика? Давай я приеду, где ты, подожди меня.

Сашка примчался довольно быстро. Я готова была сказать ему о предстоящем разводе, но посмотрела на его растерянное лицо и