Намбандзин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Собак во дворе замка нет. Мы извели всех за предыдущие двое суток. Я подстрелил из лука серау, как называли это животное аборигены — что-то промежуточное между оленем и козой с длинной густой серой шерстью и короткими, сантиметров семь, рожками. Весило животное килограмм тридцать пять. Шкуру и рога отдал соратникам, а остальное сожрал сам и скормил собакам из замка. Это были псы среднего размера с острыми мордочками и ушами, хвостом бубликом, как у лайки, и масти рыже-белой или тигровой. Куски свежего и протухшего ко второй ночи мяса синоби пропитывали ядом и раскидывали рядом с замком и перебрасывали через стены в темное и даже светлое время суток. На третью ночь во дворе стало тихо, хотя в башне еще были собаки, но мелкие, комнатные, окраса черно-белого, с густой длинной шерстью и обвисшими длинными ушами. В будущем эту породу будут называть японские хину, хотя видно, что являются прямыми потомками китайских пекинесов, откуда, скорее всего, и были завезены на острова. Пока что аборигены обозначают представителей всех пород одним словом ину (собака), но более крупных заставляют охранять свои жилища, а мелких охраняют сами: знатные японки носят хину в рукавах кимоно. Лает эта мелочь редко, только по делу, но смело нападает на злоумышленников, проникших в дом, и создает много шума. У самураев жизнь сейчас интересная, спят отдельно от жен и с катаной под рукой, чтобы сразу вступить в бой, и владеют этим оружием намного лучше синоби. Так что подкрадываться к ним надо тихо или, как предложил я, очень громко, но все равно неожиданно.

Спальня владельца замка находилась в северной части второго яруса ягуры (главной башни), сложенной из бревен. Я предложил подорвать северную стену. Пороха у нас было много, потому что на деньги, вырученные за предыдущие операции, купили большую партию индийской селитры. Часть его мы принесли сюда в двух специально изготовленных, больших, толстостенных, глиняных, лакированных кувшинах с очень узкими горлышками, через которые были пропущены пропитанные селитрой фитили, а потом залиты смолой. Даже если стена не рухнет, должен начаться пожар, обитатели выскочат во двор и там уж кому повезет. Обычно синоби просто поджигали тэнсю, но в сезон дождей это очень трудно сделать снаружи, а хорошенько поджечь изнутри, чтобы не успели потушить сразу, еще сложнее.

Последние капли дождя отстучали по моему мокрому капюшону — и стало тихо до благодати. Часовые зажгли факелы, вышли из-под навеса, разделились на пары, разошлись к своим стенам. Чуть позже во двор спустились две пары синоби, затаились. Одна сняла часовых у северной стены, вторая у южной, а потом у восточной и западной. Когда они заканчивали, я уже спускался во двор с одним из кувшинов. Внизу меня ждал Като Данзё со вторым. Он пока шустрее меня действует.

С севера в тэнсю на первом ярусе была кладовая с входом со двора, в которой хранили древки копий и бамбуковые мечи для кэндо — уроков фехтования. Напротив располагалась казарма асигару. Видимо, они и тренировались с помощью этих деревяшек. Мы с Данзё расположили оба кувшина у дальней стены, привалив всем, что попалось под руку. Мой помощник достал кресало и начал высекать огонь. Я думал, у меня одного в стрессовых ситуациях не получается с первого раза. Фитили мы все-таки подожгли, после чего пересекли бесшумно двор и взобрались на сторожевой ход, по которому переместились к южной стороне замка. Там нас ждали четверо соратников. Отважные парни хотели понаблюдать с севера. Они плохо представляли, что могут наделать килограмм тридцать пороха в закрытых емкостях, расположенных в закрытом помещении.

Громыхнуло здорово. Я лежал с открытым ртом, поэтому слабо долбануло по барабанным перепонкам, а вот Като Данзё, видимо, не послушал мой совет, потому что захлопал ладонями по ушам. Тэнсю устояла. Не мудрено, ведь их строят испокон веков в сейсмоопасной зоне. Зато северная стена обрушилась до третьего яруса, открыв внутренние помещения. На нижних двух уже полыхал пожар. Во дворе между обломками, часть которых тоже горела, валялись или ходили-ползали люди. Почти все были в нижней одежде. Кое-кто окровавлен. Двое мужчин поднимали третьего — плотного мужика с выбритой спереди головой, как заведено у самураев, у которого, как я понял, была сломана левая нога, потому что была неестественно вывернута вбок.

— Выведите моих детей! — орал он.

Я не видел, как в него выстрелили из духовой трубки. Заметил только, что самурай дернулся, после чего смолк и начал медленно оседать. Маленькая стрелка была отравлена сильным ядом.

Като Данзё дернул меня за рукав: пора сваливать! У веревки с мусингами он жестом предложил мне спуститься первым. Оказавшись на землю, я сделал пару шагов и опять попал в самую грязь. Двое наших уже переправились через ров. Остальные пропустили меня вперед. Переплыв ров, лежа на плоту, я на противоположном берегу задержался, смыл часть грязи с туфель. Впрочем, уже через несколько шагов ее налипло еще больше. Свинья грязь везде найдет — это, наверное, про меня.

13

Ханако всегда встречает меня у порога дома, улыбается счастливо и кланяется. О возвращении отряда с задания караул сообщает сельчанам заранее. Не знаю, насколько искренна ее улыбка, ведь из дома зажиточного самурая, правда, сожженного вместе с трупами хозяина, его жены и их сыновей, переместилась в деревенскую лачугу, и служанка теперь всего одна — та самая старуха, которая раньше обслуживала меня. Зато, как и раньше, ничего не делает, только любит мужа и тренькает на хэйкэ-биве. Это что-то типа лютни грушевидной формы общей длиной сантиметров восемьдесят и шириной около сорока, опять таки позаимствованной у китайцев, у которых называется пипа. Пять ладов, сильно выступающих, поднимающих четыре шелковые струны выше, чем у европейской сестры. Биву кладут на колени, зажимают струны между ладами и ударяют медиатором — гусиным пером или костяной пластинкой, довольно большой, и подпевают заунывно. В общем, я купил жене этот инструмент, но попросил не насиловать при мне часто.

В любви Ханако услужлива, всё для мужа. В сексе сперва была скованной, но быстро вошла во вкус и начала терять контроль над собой. У японцев все должно быть ровно, без ярких эмоций и громких звуков. Ее неприличное поведение по ночам списывали на размеры моего члена, который, по мнению наших односельчан и особенно односельчанок, был пропорционален моему росту плюс надбавка сантиметров десять за умелую стрельбу из длинного огнестрельного оружия.

Я занимался обучением одиннадцати юношей — по количеству имеющихся у нас на тот момент аркебуз — когда увидел процессию из трех десятков всадников, которая двигалась к деревне. Поскольку тревогу не объявляли, визит был запланированный. Что и подтвердилось, когда наши дзёнины во главе с Каваи Аки вышли навстречу гостям, и на стрельбище прибежал посыльный лет десяти и сообщил, что ждут и меня.

Переговоры проходили в тени трех раскидистых каштанов. Там постелили циновки из рисовой соломы, на которые сели наши дзёнины, а напротив них самурай лет двадцати и его помощник лет тридцати. Оба мелковаты и сухощавы. Позади своих командиров стояли тюнины и самураи. Оба важных гостя сняли шлемы со зверскими красно-желто-сине-зелеными масками, но остались в доспехах из железных пластин, не удивлюсь, если из цементованной стали, и по две катаны торчали за поясом, хотя наши все были безоружны и бездоспешны. У младшего по возрасту было властное лицо человека привыкшего, что его приказы выполняют без обсуждений и очень быстро. Это впечатление не портили даже оттопыренные уши. У него длинный нос, под которым узкие усики, маленькая бородка клинышком и под нижней губой «плевок» из черных волос, наверное, позаимствованный у какого-то намбандзина. Всё европейское сейчас в моде у нихонцев. Голова сверху выбрита. Волосы с боков и сзади собраны в хвост, смазаны маслом, сложены вдвое на краю выбритой части и перевязаны. Считается позором, если они вдруг развяжутся на людях. В бою это примета поражения, смерти. Если катаной смахнут весь пучок, это тоже стыд и срам, но меньше. Второй, видимо, старший советник, выглядел мягче и слабее, но намного подлее. Интуиция подсказывала мне, что у этой гадины даже дыхание ядовитое, что лучше держаться от нее подальше. Наши женщины принесли для сидящих пять низеньких столиков, на которых расставили приборы для чая, наполнили чаши типа пиал свежим, горячим напитком. Кстати, японцы заваривают чай горячей водой, немного не доведенной до кипения, где-то градусов девяносто. Только после того, как гости и хозяева сделали по паре глотков, начались переговоры.