В ожидании козы - Евгений Дубровин

Не готовился к переезду один дядя Авес. Он серьезно взялся за дело. Целыми днями дядя просиживал в банке, мешая бухгалтеру работать, а вечером тащил его на станцию, в буфет.

Однажды, покупая отцу папиросы, я услышал, о чем они там разговаривают.

Буфет, бывший угольный склад, находился рядом со станцией.

Дядю я увидел сразу же, как только вошел. Они с бухгалтером сидели на бочках возле двери. Дядя сидел верхом и очень напоминал кавалериста. Он размахивал вилкой, как саблей.

– Трюфель ты! – кричал красный и взъерошенный Авес. – Он ее увозит насильно! Телок ты, а не мужик! Я три раза сгорал в самолете! На мне все тело чужое! И то я не побоялся, плюнул ему в харю его краснорожую!

Бухгалтер сгонял с бледного лица ребром ладони пот и бормотал:

– Не умею я драться… Еще синяк поставит, а у меня клиенты… Я лучше напишу жалобу в уличком.

– Напиши! Только обязательно напиши! Пусть его поразбирают, река Хунцы!

Я думал, они треплются, но вскоре на имя отца пришла повестка с приказом явиться в уличком такого-то числа, во столько-то, имея при себе паспорт, военный билет и запас продуктов на три дня уличком пользовался бланками военного комиссариата. Повестка так и начиналась:

Явиться в военный комиссариат (зачеркнуто), уличком». На месте подписи «Военный комиссар А. Винников» стоял крестик, так как председатель уличкома бабка Василиса, по-уличному Дранакошка, была неграмотной.

Отец долго изумленно рассматривал повестку, а потом перешел улицу (уличком располагался напротив нас, а чтобы опустить повестку в почтовый ящик, Дранакошке пришлось протопать три квартала), постучал в вечно закрытые ставни председателя уличкома и крикнул:

– Ты что, совсем ошалела?

– Чавой-та? – вышла бабка Дранакошка и приставила ладонь к уху. Отец разорвал повестку, погрозил бабке кулаком и ушел.

Однако на следующее утро в нашу калитку постучался уличком в полном составе. Неграмотная Дранакошка жалась в хвосте, наверно, она и не понимала, что происходит. Заправляла всем секретарь уличкома, бойкая, нервная Катерина Приходько, по-уличному Злючка. Увидев целую толпу, отец удивленно опустил топор, которым забивал ящики.

– Ты чего ж это не являешься по вызову уличкома? – закричала Злючка, размахивая листом бумаги, на котором было крупно написано «Протокол №…» – Василиса, скажи ему!

– Ась! – навела на нее ухо Дранакошка.

– Ну-ка пошли, голубчик! Отвечать будешь перед уличным судом, за что жену свою истязаешь!

– Проваливайте, – оказал отец.

Злючка подняла левое колено и занесла слово «проваливайте» в протокол.

Члены уличкома, острые на язык бабы, за то их и избрали, загалдели все разом. Получилось гудение, как на толкучке.

Отец подошел к Рексу и стал отстегивать ошейник. Возле калитки создалась очередь, которая исчезла очень быстро. Но заседание уличкома продолжалось за плетнем. Об этом можно было судить по нервным выкрикам:

– Кулак!

– Пленный!

Были и такие выкрики, которые неудобно здесь приводить. Их, наверно, не записала даже Злючка, которая строчила протокол, попеременно поднимая колени (я видел в щель).

– Постановили! – выкрикнула она примерно через час. – Гражданину Бородину разойтись с гражданкой Бородиной по причине истязания. В противном случае дело ·передать в народный суд! Пошли, бабоньки!

– Заходите еще. Рексом угощу! – крикнул отец им вслед.

Но он недооценил силы уличкома. На следующий день к нам пришел участковый милиционер Григорий Иванович и очень долго разговаривал с отцом. Григорий Иванович был дядька добродушный и любил поговорить, но все-таки больше полутора часов он не разговаривал, а тут проговорил целых три, что свидетельствовало о важности дела.

Отец решил ускорить отъезд.

Или с билетом получилась какая-то неувязка, или отец сделал это нарочно, но о том, что мы сегодня уезжаем, он объявил часов за пять до отъезда. Больше всего был поражен дядя Авес. Он заметался по двору, срывая свои сушившиеся майки и трусы, таскал с места на место чемодан. Затем дядя помчался в банк к бухгалтеру, зачем-то привел его с собой, и тот с испуганным видом смотрел через плетень, как отец выносит из дому ящики с вещами.

– Так ты едешь с нами или нет? – спросил отец дядю Авеса.

– Еду, – буркнул дядя.

– А как же хромой друг?

Но дядя молча проглотил ехидство.

У нас с Вадом чемодан был уже уложен, и мы побежали прощаться с Нижнеозерском. В первую очередь, конечно, мы отправились на минное поле. Там мы не были целую вечность.

Еще издали запахло дымком: значит, пацаны там. Однако у костра сидел лишь один Дылда. Новость, что мы уезжаем, Дылда выслушал довольно равнодушно.

– Я тоже скоро отчаливаю, – сказал он. – Уже завербовался. Завод строить буду. Задаток получил. Хотите выпить?

Дылда сходил в блиндаж и принес бутылку мутной жидкости. Мы отказались. Дылда сделал глоток прямо из горлышка.

– А где пацаны?

– Они больше сюда не ходят. У Малыша мать замуж вышла, теперь его не пускают, а Рыжий… – Дылда глотнул еще раз. – Рыжий с дядей Костей живет.

Рыжий живет у дяди Кости. Вот это новость!

Мы попрощались с Дылдой. Он протянул нам несколько печеных картофелин.

– Возьмите на дорогу…

На краю поляны мы оглянулись. Дылда смотрел нам вслед, опустив руки, в рваной фуфайке, какой-то слишком взрослый.

На стук вышел дядя Костя. Он обрадовался нам, засуетился.

– Заходите, хлопцы, заходите.

Дядя Костя был сильно навеселе.

– Рыжий дома?

– Обед готовит. Такой работящий хлопец попался…. Все вертится, вертится. Вот только выпить не дает. – Дядя Костя понизил голос. – И дерется кое-когда. Я слабый уже, а у него кулаки… Как даст… Малыш бы никогда…

Мы прошли в комнату. В кухне было полно чаду, на плите что-то шипело, стреляло, бурлило.

Возле плиты, с ложкой в руках, подпоясанный белым фартуком, возился Рыжий, В первую минуту я даже не узнал его: такой он стал толстый и краснорожий.

– А, Нероны… Здорово, здорово… Вад, подай соль, в столе, да быстрей, а то крышка горячая.

– За встречу бы надо, – намекнул дядя Костя.

– Я вот тебе дам за встречу… Иди воды принеси.

Дядя Костя торопливо взял ведро и вышел.

– Видали? – подмигнул Рыжий. – Он у меня как шелковый… Я тут всем заворачиваю. Куда же вы? Сейчас суп будет готов. Сила, а не суп. А пока вы бы дров покололи.

Оставалось еще два часа. Прощаться больше было не с кем. И я вдруг почему-то вспомнил про Марию Стюарт. Мне захотелось сказать ей о нашем переезде, обрадовать, что у нее больше не будет неприятностей.

Марии Степановны дома не оказалось. На лавочке сидела древняя-предревняя старушка, очевидно, ее мать.

– Что сказать-то?

– Скажите, бабушка, что приходил Веспасиан.

– Ась?

– Император Веспасиан.

– Ишь ты. Запиши на бумажке, а то все равно позабуду.

Бумажки у меня не было, и я написал сучком на дорожке:

Уходя, я оглянулся. Старушка рвала лопухи и бережно укрывала ими надпись.

Дядя Авес продолжает удивлять

Подали поезд, началась суматоха.

– Пора, – дал я знак Ваду.

На другом пути пыхтел товарняк, направлявшийся на юг. Мы решили вскочить на него.

– Чего стоите? – налетел отец. – Поезд отходит!

– Сейчас…

– А где ваш чемодан?

Я глянул вниз. Чемодана не было.

– Его отнес в вагон Сева, – сказала мать.

Я похолодел. Бежать без чемодана? Деньги, вещи, все там… Или еще можно успеть? Я рванулся к вагону. Но в вагоне не было не только чемодана, но и дяди. Теперь забеспокоилась мать. Она стала метаться по перрону, расспрашивая проводников, пассажиров, не видел ли кто худощавого мужчину с лицом в ожогах, и с большим фанерным чемоданом. Никто такого мужчины не видел. Но когда наш поезд почта тронулся, нашелся человек, который видел худощавого мужчину с лицом в ожогах и с большим фанерным чемоданом. Этот мужчина, – сказал он, – сел в поезд «Москва – Новороссийск», который ушел уже пятнадцать минут назад.

– У него была на голове помятая соломенная шляпа?

Да, у него была на голове помятая соломенная шляпа.

– И он хромал на левую ногу?

Да, он хромал на левую ногу.

Сомнений больше не было. Дядя Авес сел в поезд «Москва – Новороссийск» с нашим чемоданом.

Всю дорогу у нас только и было разговоров, что о дяде Авесе. Отец высказал предположение, что это был вовсе не дядя Авес, а какой-то проходимец, который выдавал себя за него, а настоящий дядя Авес сгорел в самолете. Услышав такое, мать устроила страшную сцену. Подождав, пока она кончится, отец стал развивать свою теорию дальше. Возможно, проходимец Авес тоже горел где-нибудь и ему сделали пластическую операцию. Став полностью неузнаваемым, Авес приезжает в какой-нибудь город, расспрашивает у соседей погибшего летчика о подробностях его детства и затем является в эту семью под видом самого летчика. Прием довольно избитый, но выгодный. Можно жить сколько угодно на дармовщину и в то же время заниматься каким-нибудь отхожим промыслом; например, грабить магазины. Кстати, накануне нашего отъезда ограблено подряд два магазина. Мать, как услышала про магазины, так чуть в обморок не повалилась.