Над «пугачевскими» страницами Пушкина - Реджинальд Васильевич Овчинников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Определение бывшего пугачевца Ситникова в атаманы[30] — факт не единственный в своем роде. Этот и другие примеры сравнительно легкого наказания и последующего прощения пугачевцев можно, видимо, объяснить известным снисхождением властей к казакам, несущим трудную службу на окраине империи. Примечательна в этом отношении, например, служебная карьера казачьего писаря Бузулуцкой крепости Игнатия Яковлевича Пустаха-иова, в глазах властей человека несравненно более виновного, нежели Ситников, ибо он при Пугачеве служил повытчиком (столоначальником) в повстанческой Военной коллегии. Захваченный в плен карателями в начале апреля 1774 г., Пустаханов содержался под следствием в Оренбургской секретной комиссии, по приговору которой высечен плетьми и отослан под надзор на прежнее место службы. Всего лишь пять лет спустя после Пугачевского восстания, в апреле 1780 г., он получил чин хорунжего, а в октябре 1789 г. был назначен атаманом казаков Бузулуцкой крепости и пробыл на этом посту до 1802 г.
Константин Ситников, прослужил атаманом в Бердской слободе немногим более четырех лет. 8 апреля 1801 г. он был смещен с этого поста («за неспособностью от службы, отставлен»){136}, но в чем конкретно заключалась его непригодность к службе установить пока что не удалось. С отставкой Ситникова его имя исчезло со страниц послужных списков старшин Оренбургского казачьего войска.
Для выявления фактов биографии Ситникова С. А. Попов обследовал метрические книги Вознесенской и Георгиевской церквей Оренбурга, к приходам которых были приписаны жители Бердской слободы в 1794–1824 гг. По записям 1805, 1808 и 1813 гг. Константин Ситников упоминается как здравствующий «отставной атаман»{137}. Учитывая то, что в сохранившихся метрических книгах Георгиевской церкви за 1814 и 1816 гг. не имеется записи о смерти Константина Ситникова, а в упомянутом выше списке прихожан Бердской слободы за 1817 г. его жена Анисья Никитична названа вдовой{138}, можно предположить, что он скончался в 1815 г. и запись о его смерти находилась в метрической книге Георгиевской церкви именно за этот год; но, к сожалению, эта книга в архиве не сохранилась.
Небезынтересно было бы установить данные об отце Константина Ситникова. В фонде Сената в ЦГАДА хранится переписная книга казачьего населения Оренбургской губернии за 1740 г. В переписи, составленной атаманом Бердской слободы С. С. Шацким, значатся два рядовых казака Ситникова — Козьма Фадеевич 36 лет и Егор Якимович 26 лет (видимо, двоюродные братья), оба холостые, бывшие монастырские крестьяне вотчины Ипатьевского монастыря в селе Никольском Симбирского уезда{139}. Кстати, оба они, Козьма и Егор Ситниковы, принимали участие в Пугачевском восстании, в апреле 1774 г. были арестованы карателями, вскоре оба умерли в оренбургском остроге: Козьма — 26 апреля, а Егор — 3 мая 1774 г.{140}
Кто же из этих родоначальников фамилии бердских Ситниковых был отцом Константина Ситникова? В предварительных соображениях предпочтение отдавалось более молодому из них — Егору Якимовичу Ситникову. Некоторое время спустя это подтвердилось находкой в том же архиве протокола показаний бердского казака-повстанца Анисима Трифонова, захваченного в плен 11 декабря 1773 г. вблизи осажденного Оренбурга. На допросе в Оренбургской губернской канцелярии он рассказал следующее: «Сего декабря 6-го числа в Бердинской слободе Татищевой [крепости] и другой неведома отколь попы служили обедню[31], и самозванец тогда был в церкве. А после обедни оные попы в самозванцовой квартире, в доме казака Егора Ситникова, пели молебен. И по окончании того молебна из одного единорога да из пушки производилась пять раз пальба»{141}. Это авторитетное свидетельство современника, сопоставленное с приведенными выше данными других источников, позволило установить, что первым владельцем исторического дома был Егор Якимович Ситников (1714–1774). В 1773 г., когда ему шел 60-й год, фактическим хозяином дома — пугачевского «золотого дворца» — являлся его 24-летний сын Константин Егорович Ситников[32], упомянутый в пушкинской заметке.
Бердская казачка А. Т. Блинова, рассказывая оренбургскому краеведу С. Н. Севастьянову о встрече с Пушкиным и об осмотре им дома, где жил Пугачев, говорила, что при Пушкине этот дом «стоял на Большой улице, на углу, на красной стороне… он был на шесть окон»{142}. Таким же он был, видимо, и при Пугачеве, ибо сотник Т. Г. Мясников свидетельствовал на допросе, что Пугачев имел резиденцию в доме Ситникова, поскольку дом этот был «из лутчих» в слободе{143}. Та же А. Т. Блинова говорила С. И. Севастьянову, что в 1899 г. место, где стоял прежде дом Ситникова, уже принадлежало Михаилу Дмитриевичу Козлову{144}. Казачий урядник М. Д. Козлов, родившийся в 1833 г.{145}, мог приобрести этот дом уже в зрелых годах у кого-то из потомков Константина Ситникова, либо у внука Петра Карповича, либо у правнука Ионы Петровича. Точных данных, когда была совершена эта сделка, пока не найдено.
Во второй половине XIX в., вскоре после перехода дворовладения к М. Д. Козлову, он снес большой, но обветшавший за сотню лет дом Константина Ситникова и на его месте построил скромную избу в три окна по фасаду[33]. Внучка М. Д. Козлова Пелагея Львовна Стебнева сообщила в 1976 г. краеведу С. А. Попову, что наследники ее деда продали его дом бердским старожилам Смолиным{146}, которые и проживают в нем по сегодняшний день.
На окраине Оренбурга в поселке Берда на углу современных улиц Восстания (быв. Большой) и Салавата Юлаева (быв. Средней) рядом с историческим местом, где прежде стоял дом Константина Ситникова, высится белокирпичная стена с укрепленной на пей мемориальной доской с надписью: «На этом месте стоял дом, в котором с ноября 1773 г. по март 1774 г. жил вождь крестьянского восстания Емельян Пугачев»; ниже ее, у подножья стены, установлена пушка пугачевских времен.
Глава III
«ИМЕЛ Я БОЛЬШОЙ УСПЕХ…»
Возвратясь из путешествия по Оренбургскому краю, Пушкин 2 октября 1833 г. отправил из Болдина письмо к. жене, в котором среди прочих впечатлений о поездке. сообщал: «В деревне Берде, где Пугачев простоял 6 месяцев, имел я une bonne fortune (большой успех — Р. О.) — нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от нее не отставал…» (XV, 83). Записанные со слов старой казачки воспоминания
