Ночной поезд на Лиссабон - Паскаль Мерсье

Сеньор Симойнш был мускулистым мужчиной с острым носом и темными глазами, излучавшими живой ум. Мариана Эса, сообщил он, позвонила и предупредила о его приходе. «Пол-Лиссабона, — подумал Грегориус, — уже занято мной. Звонят друг другу, передают дальше. Целый хоровод». Ничего подобного раньше ему не приходилось испытывать.

— «Cedros vermelhos»? Такого издательства, — покачал головой Симойнш, — за тридцать лет, что продаю книги, ни разу не встречал, уж будьте уверены. «Um ourives das palavras»? И этого названия никогда не слыхал.

Он полистал книгу, почитал тут и там, как показалось Грегориусу, ожидая, не всплывет ли что в памяти. Под конец кинул взгляд на год издания.

— А, тысяча девятьсот семьдесят пятый… Тогда я еще учился в Порто и, само собой, понятия не имел о книгах, выходивших в столице, тем более в авторских изданиях. Если кто и знает, — задумался он, набивая трубку, — то старик Котиньо. Он заправлял здесь до меня. Ему уж, поди, к девяноста и он малость того, но память на книги феноменальная. Чудо, да и только! Позвонить ему не могу, старикан глух как пень. А адресок пожалуйста. И пару строк черкну.

Симойнш отошел к своей конторке и написал записку, которую сунул в конверт.

— Наберитесь терпения, — посоветовал он, протягивая Грегориусу конверт, — в жизни старику мало везло, и яду в нем хоть отбавляй. Хотя может быть и вполне дружелюбным, коли знать, как подойти. Вот только никогда не знаешь заранее как.

Грегориус задержался в лавке. Знакомиться с городом по книгам — это было ему не в новинку. Первую заграничную поездку он совершил в Лондон, еще будучи студентом. На обратном пути, стоя на пароме к Кале, он вдруг сообразил, что за три дня ничего, кроме турбазы, Британского музея и уймы книжных магазинов, можно сказать, и не видел в городе. «Да те же самые книжонки ты мог бы листать где угодно!» — говорили сокурсники, сочувственно качая головами об упущенных возможностях. — «Но «где угодно» их нет», — возразил тогда он.

И вот он стоит перед стеллажами под потолок с книгами на португальском, которые не может прочесть, и чувствует соприкосновение с этим городом. Утром он вышел из отеля с чувством, что должен как можно быстрее найти Амадеу ди Праду, чтобы придать смысл своему пребыванию здесь. А потом пред ним предстали темные глаза, медвяные волосы и бархатный пиджачок Марианы Эсы, а теперь вот бесчисленные книги с экслибрисами бывших владельцев, напомнившими ему милую корявую надпись Аннели Вайс на его учебниках по латыни.

«O grande terramoto»[15]. Кроме того, что оно произошло в тысяча семьсот пятьдесят пятом году, об этом грандиозном лиссабонском землетрясении, пошатнувшем веру в Бога во многих умах, он не знал ничего. Грегориус снял книгу с полки. Соседняя с ней наклонилась и чуть не упала. Она называлась «A morte negra»[16], и речь в ней шла об эпидемии чумы четырнадцатого и пятнадцатого веков. Зажав оба экземпляра под мышкой, Грегориус перешел в отдел художественной литературы. Луиш Ваш де Камоэнс; Франсишку де Са-де-Миранда; Фернан Мендес Пинто; Камилу Каштелу Бранку. Целая вселенная, о которой он никогда не слышал, даже от Флоранс. Жозе Мария Эса де Кейрош «O crime do padre Amaro»[17]. Смущаясь, словно совершая что-то запретное, он снял книгу с полки и присоединил к выбранным. И вдруг: Фернанду Пессоа «O livro do desassossego»[18]. Непостижимо, но вышло так, что сам того не подозревая, он прибыл в город младшего бухгалтера Бернарду Сариша, прозябавшего на улице Руа-дуж-Дорадориш, чьи мысли до последних подробностей выписал Пессоа, в которых одиночества было столько, как ни в каких других в мире, ни до, ни после него.

Так ли уж это непостижимо? «Луга зеленее в поэзии, чем в своей зелени»? Эта строка Пессоа послужила поводом к самому резкому за все годы разногласию между ним и Флоранс.

Она с приятелями сидела в гостиной. Слышался звон бокалов и смех. Противу воли Грегориусу пришлось спуститься вниз, чтобы взять нужные книги. Входя, он услышал, как кто-то читал вслух эту фразу. «Ах, ну разве это не бриллиант?!» — воскликнул один из коллег Флоранс. При этом он тряхнул своей богемной гривой и положил ладонь на обнаженную руку Флоранс. «Не многим доступен ее смысл», — глухо заметил Грегориус. «А ты — один из избранных?» — съязвила Флоранс. Подчеркнуто не спеша Грегориус снял с полки книгу и вышел, не проронив ни слова. Прошли минуты, прежде чем снизу снова послышались голоса.

С тех пор, где бы ему ни попадалась «Книга беспокойств», он, опустив голову, быстрым шагом проходил мимо. Ни он, ни Флоранс никогда не заговаривали о том инциденте. Он так и остался непроясненным среди всех прочих, когда они расставались.

Грегориус снял книгу с полки.

— Знаете, чем мне видится эта невероятная книга? — заметил сеньор Симойнш, пробивая чек. — Как если бы Марсель Пруст написал эссе Мишеля де Монтеня.

Грегориус выдохся до изнеможения, когда дотащился со своей непосильной ношей к памятнику Камоэнсу на Руа-Гарретт. Однако назад в отель ему не хотелось. Он уже начал обвыкаться в этом городе и хотел получить от него больше, чтобы обрести уверенность, что вечером не станет снова звонить в аэропорт и бронировать обратный билет.

Он выпил кофе, а потом сел в трамвай до Семитерьодуш-Празериш, неподалеку откуда жил сумасшедший старик Витор Котиньо, который, возможно, знал что-то о ди Праду.

Трамвайчиком вековой давности Грегориус перенесся из Лиссабона в Берн своего детства. Вагончик, вихляя, сотрясаясь и звеня, вез его через Байрру-Алту и, казалось, ничем не отличался от вагона, в котором он часами катался по улицам и переулкам Берна, когда еще по возрасту не должен был платить за проезд. Те же скамеечки из лакированной деревянной рейки, тот же шнур для звонка, свисающий с крыши возле вагоновожатого, те же металлические рычаги, которыми он двигал, тормозя или увеличивая скорость, и действие которых Грегориус так же мало понимал сейчас, как и в детстве. Как-то, когда он уже носил фуражку прогимназии, эти трамвайчики стали заменять новыми. Те уже не громыхали и ход их был мягче. Все гимназисты рвались проехаться в новом вагоне, и многие опаздывали на уроки только из-за того, что ждали, когда подойдет именно такой. Грегориус не отваживался высказать это вслух, но ему становилось не по себе оттого, что мир вокруг менялся. Однажды он набрался храбрости, поехал в депо и спросил у человека в рабочем халате, что будет со старыми трамваями. «Продадут в Югославию», — ответил тот. Должно быть, он заметил разочарование на лице мальчишки, потому что пошел в контору и вернулся с моделью старого трамвайчика. Грегориус хранил ее до сих пор, оберегая как бесценную доисторическую находку, потеря которой была бы невосполнимой. И сейчас она стояла у него перед глазами, когда лиссабонский трамвай, с визгом и грохотом сделав петлю на кольце, остановился.

То, что португалец с бесстрашным взглядом мог уже умереть, до сих пор Грегориусу не приходило в голову. Эта мысль пронзила его теперь, когда он стоял посреди кладбища. Подавленный, он медленно брел по дорожкам города мертвых, обрамленных исключительно небольшими мавзолеями.

Прошло, наверное, с полчаса, когда он остановился перед высоким склепом, отделанным белым мрамором, от времени и непогоды покрытым темными пятнами. Две мемориальные доски с искусно отделанными рамками были вмонтированы в камень.

«AQUI JAZ ALEXANDRE HORÁCIO DE ALMEIDA PRADO QUE NASCEU EM 28 DE MAIO DE 1890 E FALECEU EM 9 DE JUNHO DE 1954», — было высечено на верхней и: «AQUI JAZ MARIA PIEDADE RAIS DE PRADO QUE NASCEU EM 12 DE JANEIRO DE 1899 E FALECEU EM 24 DE OUTUBRO DE 1960». На нижней доске, которая была много светлее и не такой замшелой, Грегориус прочитал: «AQUI JAZ FÁTIMA AMÉLIA CLEMÊNCIA GALHARO DE PRADO QUE NASCEU EM 1 DE JANEIRO DE 1926 E FALECEU EM 3 DE FEVERREIRO DE 1961». А под ней еще одна надпись, почти без патины на бронзовых буквах: «AQUI JAZ AMADEU INÁCIO DE ALMEIDA PRADO QUE NASCEU EM 20 DE DEZEMBRO DE 1920 E FALECEU EM 20 DE JUNHO DE 1973».

Грегориус уставился на последнюю дату. Томик, лежавший в его кармане был тысяча девятьсот семьдесят пятого года издания. Если здесь покоятся останки того самого Амадеу ди Праду, который был врачом, который посещал строгий лицей сеньора Кортиша, а потом снова и снова сидел на нагретом солнцем мху ступеней, потому что мучался вопросом «как это, быть другим», — то свои эссе он не мог опубликовать. Кто-то иной сделал это, возможно, в собственном издании. Друг, брат, сестра. И если двадцать лет спустя эта особа еще жива, то именно ее следует искать.

Однако имя на надгробном памятнике могло оказаться простым совпадением — как бы Грегориусу хотелось, чтобы так оно и было! Он бы пал духом и почувствовал разочарование, если никогда не смог бы встретить этого меланхоличного человека, желавшего «заново сложить португальские слова в предложения», потому что старые формы обветшали и истрепались.

Тем не менее он вынул записную книжку и скрупулезно переписал в нее все имена и даты. Этот Амадеу ди Праду умер в пятьдесят три года. Отца он потерял, когда ему было тридцать четыре. Тот ли это отец, что не умел улыбаться? Мать умерла в его сорок. Фатима Галарду могла быть его женой, умершей в тридцать пять, когда Амадеу исполнился сорок один год.