Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов

МАЛЕНЬКОЕ ЧУДО[63]

Мы легли на солнечной поляне —Нa зеленом светло-серый ком.— Знаете, какие-то римлянеКлали юных рядом с стариком.

Этот образ груб. Но лицемерьеНикогда я в песню не влеку.Было ведь неловкое поверье —Юность дарит старику.

Кто же бодрость черпал отовсюду,Что ему ребячливая «femme», —Но поверю крошечному чуду,Полюбившей сумрачного — Вам!

МУЧЕНИК

Памяти друга

Дергая нервически плечом,Он бежал пустеющим бульваром,И за ним с архангельским мечом —Женщина, окутанная паром.

Догнала. Пытаемый вассалПротянул мучительные взоры,Но душили голос волоса,Но топили глазные озера.

Сжался, наклонился и иссяк,Но не в этом яростная драма:Перед ним, испытанная вся,Хохотала городская дама!

Сквозь батист, за вырезной каймой,Розовел бескостный мякиш тела.Прыгнул миг, как зверь глухонемой,И душа мгновенно опустела.

Закричал. Мучительный глотокОпрокинул навзничь в агонии,А ее за круглый локотокПовели по улице другие…

ВРАГИ

На висок начесанный вихор,На затылок сдвинутая кепка.Под плевок и выдохнув «хо-хо!»Фразу он собьет нещадно крепко.

У него глаза как буравцы,Спрятавшись под череп низколобый,В их бесцвет, в белесовость овцы,Вкрапла искрь тупой хоречьей злобы.

Поднимаю медленно наган,Стиснув глаз, обогащаю опыт:Как умрет восставший хулиган,Вздыбивший причесанность Европы?

БРОНЗОВЫЕ ПАРАДОКСЫ[64]

I

Год — гора. А день, стеклянный шарик,Промелькнул, разбрызгивая дрожь,Но душа потерянное шарит,Как уродец, выронивший грош.И ее, склоненную, настиглиУраганы бичеваньем злым.Но сердца, похожие на тигли,Сплавили грядущее с былым.Старцам отдых: втряхиваясь в гробы,Спать с прищуром незакрытых век.Из набухшей земляной утробыВыползает новый человек.Над землей, из мреющих волокон,Парная светящаяся млечь…— Помогай, проламыватель окон,Контуры грядущего извлечь!

II

Словно пращур, сетью паутин ктоПлел дороги в тигровом лесу,Озарен родившимся инстинктом,А в руке — похрустывает сук.И года — летящие неделиДикарю, глядящему в века,Грудь его медведицы оделиВ темные тяжелые меха.Посмотри на бронзовые кистиРычагов, оправленных в покой.Их упор, поющие, возвысьтеБронзовой метафорой какой.Он меня уничтожает разом,Эта медь, родящая слова.У него движения и разумНа охоте медлящего льва.

III

Мы слепцы, погнавшие на ощупьНовый день и взявшие трубуКто-нибудь несовершенный прощупПретворит, озорченный, в судьбу.Он идет, расталкивая время,По стволам осиротелых лет,И ему, надменному, не бремяПопирать предшествующий след.Он дикарь, поработивший хворость,Многим надломившую хребет.И его тысячеверстна скоростьНа путях насмешливых побед.

IV

Мой пароль — картавящий Петроний(Не Кромвель, не Лютер, не Эразм),Ох принес на творческой коронеБриллиантом режущий сарказм,И тебя, приблизившийся Некий,Свой пред кем увязываю труп,Я сражу не мудростью Сенеки,А усмешкой истонченных губ.Ты идешь по городу пустомуУловлять звенящие сердца,Но — века! И ты поймешь истому,Усмехаясь, тонко созерцать.Ведь восторги песни изучишь как,Не уйдя от злободневых скук?Ты гигант, но ты еще мальчишка,И ослеп тобой поднятый сук.Мы стоим на разных гранях рока,И далеки наши берега.Но в тебе, идущем так широко,Не умею чувствовать врага!

СТРАДАЮЩИЙ СТУДЕНТ

I

Жил студент. Страдая малокровьем,Был он скукой вытянут в камыш.Под его измятым изголовьемМладости попискивала мышь.

Но февраль, коварно-томный месяц,Из берлоги выполз на панель,И глаза отъявленных повесицСтал удивленней и синей.

Так весна крикливый свой сценарийСтавила в бульварном кинемо,И студент, придя на семинарий,Получил приятное письмо.

Девушка (ходячая улыбкаВ завитушках пепельного льна) —В робких строчках, выведенных зыбко,Говорила, что любовь сильна.

Видимо, в студенческой аортеШевелилась сморщенная кровь:Позабыв о вечности и черте,Поднял он внимательную бровь

И пошел, ведомый на аркане,Исподлобный, хмурый, как дупло…Так весна в сухом его стаканеВ феврале зазвякала тепло.

II

Мой рассказ, пожалуй, фельетонен,Знатоку он искалечит слух,Ибо шепот Мусагета тонетИ надменно и угрюмо сух.

Сотни рифм мы выбросили за борт,Сотни рифм влачим за волоса,И теперь кочующий наш таборРазучился весело писать.

Вот, свистя, беру любую тему(Старую, затасканную в дым):Как студент любил курсистку Эмму,Как студент курсисткой был любим.

А потом, подвластная законуОб избраньи лучшего из двух,Девушка скользнула к небосклону,А несчастный испускает дух.

III

Вот весна, и вот под каждой юбкойПара ног — поэма чья-нибудь.Сердце радость впитывает губкой,И (вы правы) «шире дышит грудь».

Возвращаюсь к теме. РевольверомЖизнь студент пытался оборвать,Но врачи возились с изувером,И весной покинул он кровать.

И однажды, взяв его за локоть,Вывел я безумца на бульвар(Он еще пытался мрачно охать).Солнышко, как медный самовар,

Кипятком ошпаривало спину,Талых льдов сжигая сухари.На скамью я посадил детинуИ сказал угрюмому: смотри!

Видишь плечи, видишь ли под драпомКофточки, подпертые вперед?Вовремя прибрав всё это к лапам,Каяся, отшельник заорет!

«Только мудрость! Радость в отреченье!Плотию нe угашайте дух».Но бессильно тусклое ученьеВ струнодни весенних голодух.

IV

ЭПИЛОГ. — Владеющие слогомНаписали много страшных книг,И под их скрипящим монологомЧеловек с младенчества изник.

О добре и зле ржавели томы,Столько же о долге и слезах,И над ними вяли от истомыБедного приятеля глаза.

Но теперь и этот серый нулик —С волей в сердце, с мыслью в голове:Из него, быть может, выйдет жулик,Но хороший всё же человек.

Наши мысли вкруг того, что было(Не умеем нового желать).Жизнь не «мгла», а верткая кобыла,И кобылу нужно оседлать.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Твой профиль промелькнул на белом фоне шторы —Мгновенная отчетливая тень.Погасла вывеска «технической конторы»,Исчерпан весь уже рабочий день.Твой хмурый муж, застывший у конторки,Считает выручку. Конторщица в углуЗакрыла стол. Степан, парнишка зоркий,В четвертый раз берется за метлу.Ты сердишься. Ты нервно хмуришь брови.В душе дрожит восстанье: злость и месть.«Сказать к сестре — вчера была… К свекрови?Отпустит, да… Не так легко учесть!»А муж молчит. Презрительной улыбкойКривит свой рот, кусая рыжий ус……И ты встаешь. Потягиваясь гибко,Ты думаешь: «У каждого свой вкус!»

В кротовой шапочке (на ней смешные рожки)Спешишь ко мне и прячешь в муфту нос.В огромных ботиках смешно ступают ножки:Вот так бы взял на руки и понес…Я жду давно. Я голоден и весел.Метель у ног свистит, лукавый уж!— Где был весь день? Что делал? Где повесил?— Ах, я звонил, но подошел твой муж!Скорей с Тверской! По Дмитровке к бульварам,Подальше в глушь от яркого огня,Где ночь темней… К домам слепым и старымГони, лихач, храпящего коня!Навстречу нам летит и ночь, и стужа,В ней тысячи микробов, колких льдин…— Ты знаешь, друг, мне нынче жалко мужа:Ты посмотри — один, всегда один.

Неясно, как во сне, доносится из залаКакой-то медленный мотив и голоса.— Как здесь тепло! — ты шепотом сказала.Подняв привычно руки к волосам.Тебя я обнял. Медленно и жуткоДразнила музыка и близкий, близкий рот.Но мне в ответ довольно злая шуткаИ головы упрямый поворот.Ты вырвалась; поджав под юбку ножкиИ сжавшись вся в сиреневый комок(Ах, сколько у тебя от своенравной кошки),Садишься на диван, конечно, в уголок.Лакей ушел, мелькнув в дверях салфеткой(Он позабыл поджаренный миндаль),И комната, как бархатная клетка,Умчала музыку, глуша, куда-то вдаль.— Ты кушай всё.— А ты?И вот украдкойЛовлю лицо. Ответ — исподтишка…Ты пьешь ликер ароматично-сладкийИз чашечки звенящего цветка.— Ты целомудрена, ты любишь только шалость.— Я бедная. Я белка в колесе.Ты видишь, друг, в моих глазах усталость,Но мы — как все…

И снова ночь. Полозьями по камнюВизжит саней безудержный полет.А ты молчишь, ты снова далека мне…Томительно и строго сомкнут рот.И вдруг — глаза! Ты вдруг поворотилаКо мне лицо и, строгая, молчишь,Молчу и я, но знаю: ты решилась,И нас, летя, засвистывает тишь.

А утром думали: «Быть может, всё ошибка?»И долго в комнате не поднимали штор.Какой неискренней была моя улыбка…Так хмурый день оттиснул приговор.Ты одевалась быстро, ежа плечиOт холода, от утренней тоски.Зажгла у зеркала и погасила свечиИ опустила прядки на виски.

Я шел домой, вдыхая колкий воздух,И было вновь свободно и легко.Казалась ночь рассыпанной на звездах,Ведь сны ее — бездонно далеко.Был белый день. Как колеи, колесаВзрезали путь в сияющем снегу,Трамвайных дуг уже дрожали осы,Газетчики кричали на бегу.

ШУТКА[65]