Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы - Арсений Несмелов

СКАЗКА[60]

Я шел по трущобе, где ходиВоняли бобами, и глядь —Из всхлипнувшей двери выходит,Шатаясь, притонная женщина.

И слышу (не грезит ли ухо,Отравлено стрелами дня?),Как женщина тускло и глухоГнусила строку из меня.

И понял восторженно-просто,Что всё, что сковалось в стихе,Кривилось горящей берестойИ в этом гнезде спирохет.

В БЕСПРЕДЕЛЬНОСТЬ[61]

Ночь. Догоняющим взмахомВетер (ему по пути)Шаром вздувает рубахуИ помогает идти.

Думаю: что, эти тучиЧувствуют ужас погонь?Вылучив искру колюче,Желтый ныряет огонь.

Ветер упругой ладоньюГладит меня по спине.Путь мой, конечно, к бездонью,Что мне в бессильном огне!

Взъятый и плавно несомый,Сдавшись усмешкам игры,Я — метеор невесомый,Парус под ветром — в миры!

НИ О ЧЕМ

Над дверью сосульки леденчик,Дорога светла и пуста,И солнце, одевшее венчик,Похоже на образ Христа.

Ты слышишь? Ворчливо и вескоМороз заворчал за плечом.Но, радуясь радостью детской,И песня моя ни о чем.

Ведь строчки вдогонку за рифмой,А рифме светло и свежо,И этот мгновенный порыв мой —Мальчишка, швырнувший снежок.

МЯТЕЖНИЦА

Гению революции

Старик, бородатый Хронос —Годов и веков звонарь.Бросает светящийся конусЕго потайной фонарь.

Глядит: на летящей в космосЗемле зашаталась ось,И туч золотые космыОтброшены взмахом вкось.

Не больше, к примеру, крысы,Пред солнцем — и то уж тля,А полюс, затылок лысый,К лучу норовит земля.

И, вырвав толпу из круга(Забыли, шатнуло вас?),Земля повернула крутоК лучам затененный фас.

И дальше помчалась в пляске,Как пуля, когда в излет,И лопнули льды Аляски,В Гренландии вспыхнул лед.

Порвалась цепей заковка,И вот — на снегу лоза.— Однако, довольно ловко! —Старик про себя сказал.

И бело-светящийся конусЛучей перебросив в высь,Стучится сигналами ХроносВ лиловый дворец Главы.

У нас бы сейчас — винтовку,Но небо — другой предмет:Сверкнул догонять бунтовкуОтряд голубых комет.

ГНУС

В какой-то вечер выделился гнусИз кольчатого дыма папиросыИ пал па пол. Подумал я: нагнусьИ стану предлагать ему вопросы.Но он удрал, как рыжий тараканВ щель плинтуса. Взяв перочинный ножик,Я выскреб тлю и посадил в стакан,И вот он — весь. От головы до ножек!Он дымчатый и с хвостиком козла,Закрученным, как фитилек у свечки.Комическое «воплощенье зла»:Остаток после вековой утечки.Он прыгал наподобие блохи —Сей выродок и измельчавший дьявол.Какие же вопросы и стихи?Он в лужице — на дне стакана — плавал!И трепетал моих спокойных глаз,Воруя в шерсть зрачковые булавки.Ах, чья душа от них занемогла?Чьи кипы душ он шоркал па прилавке?И это — бес! Тысячелетний фриз,Облупленный почти до штукатурки.Мой мозг шутя оттиснул афоризм,Ведь неудобно же без сигнатурки!И на стекле, на сером скакуне,Отцеженном из дыма сигаретки, —— Тысячелетие, как преступленья нет,Преступники суть гении редки.

УБИЙСТВО

Штыки, блеснув, роняют дряблый звук,А впереди затылок кротко, тупоКачается и замирает… «Пли!»

И вот лежит, дрожа, хрипя в пыли, —Монокль луны глядит на корчи трупа,И тороплив курков поспешный стук.

ФЕЛЬЕТОНИСТ

Отдавая мозг мой напрокат,Как не слишком дорогую скрипку,Я всегда, предчувствуя закат,Делаю надменную улыбку.Сорок лет! Газетное пероДо тоски истаскано на строчкеИ, влачась по смееву, поройКровяные оставляет точки.Я умру от голода, во рву,Иль, хмельной, на койке проститутки.Я пустое сердце разорвуНа аршине злободневной шутки!Ворох лет! И приговором «стар»Я, плясун, негоден для контракта.Я пропью последний гонорарИ уйду до вечера от факта, —И тоской приветствую моейВас, поэты с голосом из брони!Отхлещите стадово больней,Исщипите выводок вороний!Вы зажгли огни иных эпохИ сказали устаpевшим: баста!Я был добр, а значит — слаб и плох,А поэту надо быть зубастым.День тяжел. Слабеющую вшуДавит он на умиральной точке.По утрам и так едва дышу;Говорят, запой ударил в почки.Написал и чувствую — не то,Пробурчит редактор: «Не годится!»Знаю сам, какой уж фельетон:Так, одна унылая водица…

РОМАН НА АРБАТЕ[62]

Проскучала надоедный деньВ маленькой квартирке у Арбата.Не читалось. Оковала лень.И тоской душа была измята.

Щурилась, как кошка, на огонь,Куталась в платок: «Откуда дует?»И казалось, что твою ладоньТот, вчерашний, вкрадчиво целует.

А под вечер заворчала мать:«Что весь день тоской себя калечишь?»Если б мог хоть кто-нибудь сломатьЭти сладко ноющие плечи!

И читала, взор окаменя,О любви тоскующем аббате…Ты влюбилась, нежная, в меняВ маленькой квартирке на Арбате

ПОДРУГИ

У подруги твоей, у подруги и сверстницы,У веселой Оль-Оль есть таинственный друг.Возвратясь от него и простившись на лестнице,Она шепчет тебе про восторг и испуг.И в постельке одной, сблизив плечико с плечиком(Им, о нежной томясь, столько гимнов несем),Зазвенит на ушко утомленным кузнечикомИ расскажет тебе обо всем, обо всем…И от чуждых услад сердце странно встревожится.Станет влажной слегка и горячей ладонь.У подруги твоей вдохновенная рожица,Ты стыдишься ее и погасишь огонь.А наутро встаешь бесконечно усталая,И грустишь ни о чем, и роняешь слова,Ты как будто больна, ты какая-то талая,И темней вокруг глаз у тебя синева.А на улице — март. Тротуар — словно лист стальной.Воробей воробья вызывает на бой.Повстречался студент, посмотрел очень пристально,Повернулся, вздохнул и пошел за тобой.

ДАВНЕЕ

Мелькнул фонарь, и на стальном столбеОн — словно факел. Резче стук вагона.Гляжу на город с мыслью о тебе,И зарево над ним как светлая корона.Пусть наша встреча в отдаленном дне,Но в сердце всё же радостные глуби:Ты думаешь и помнишь обо мне,Ведь ты меня светло и нежно любишь.В вагоне тесно. Сумрачен и мал,Какой-то франт мое присвоил место,И на вопрос: «А кто вас провожал?»Как радостно ответит мне: «Невеста».

МАЛЕНЬКОЕ ЧУДО[63]

Мы легли на солнечной поляне —Нa зеленом светло-серый ком.— Знаете, какие-то римлянеКлали юных рядом с стариком.

Этот образ груб. Но лицемерьеНикогда я в песню не влеку.Было ведь неловкое поверье —Юность дарит старику.

Кто же бодрость черпал отовсюду,Что ему ребячливая «femme», —Но поверю крошечному чуду,Полюбившей сумрачного — Вам!

МУЧЕНИК