Старые усадьбы - Николай Николаевич Врангель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень богатые помещики содержали даже свои специальные мастерские и заводы для выделки материи.
«На подмосковной фабрике Юсупова (Кунавна), — пишет мисс Вильмот, — производство шалей и шелковых тканей прекрасной выделки доведено до великого совершенства, такие же образцы материи для мебели, нисколько не уступающие тем, которые мне случалось видеть в Лионе».[88]
Живопись в истории крепостной России дала нам наиболее выдающиеся таланты. Портретное искусство было необходимой частью помещичьего быта — всякий хотел иметь изображение свое и близких. Эта настойчивая прихоть создала множество если и не всегда хороших художников, то весьма занимательных бытописателей. Кривые и косые, неуклюжие и неумелые портреты работы крепостных имеют для нас драгоценную прелесть подлинных документов. Это не льстивые оды в живописи, что писали любезники-иностранцы, это не парадные портреты, представляющие человека в его «приятнейшем виде». Бесхитростные изделия крепостных, почти кустарное творчество, — милое нам, как милы рисунки детей или наивные стихи в бабушкином альбоме.
Прошка или Федька писал этих бригадиров, городничих и накрахмаленных старух — нам нет дела. Искусство крепостных незначительно в каждом отдельном образце его, неинтересно как индивидуальное проявление творческого духа. Это соборное искусство, близкое к песням, вышивкам, кружевам, ко всему, что принято называть художественной промышленностью. И если нельзя признать работы крепостных за музейную или галерейную живопись, то все же это, несомненно, чисто декоративное искусство; декоративное, как вышивки с турками, как корявые квасники или лубочные картины. В комнате красного дерева, среди раскоряченных кресел и диванов-увальней, портреты кисти прошек, федек и гаврил выглядят очень кстати. К тому же среди сотен анонимов или ничего не значащих имен встречаются заслуживающие большого внимания. Таковы Михаил Шибанов, крепостной Потемкина — автор дивных портретов Екатерины II и ее фаворита Мамонова, известный В. А. Тропинин, крепостной графа Моркова, двое Аргуновых, Иван и Николай, — крепостные Шереметевых[89] и некоторые другие. Все они начали с простых ремесленников и лишь потом выработались в крупных мастеров. Многие другие навсегда так и остались неизвестными, работая над украшением домов своих господ. Благово описывает расписанную крепостными усадьбу Римских-Корсаковых Боброве Калужской губернии:
«Все парадные комнаты были с панелями, а стены и потолки затянуты холстом и расписаны краской на клею. В зале нарисована на стенах охота, в гостиной — ландшафты, в кабинете тоже, в спальне стены были расписаны боскетом; еще где-то драпировкой или спущенным занавесом. Конечно, все это было малевано домашними мазунами, но, впрочем, очень недурно, а по тогдашним понятиям — даже и хорошо».[90]
Целую школу крепостных живописцев подготовил в XIX веке А. В. Ступин, устроивший в Арзамасе художественное училище, где обучалось множество учеников. В дошедших до нас списках[91] воспитанников Ступина постоянно значится «крепостной», «отпущенный на волю», а иногда и более коварно: «обещана свобода». Некоторые из них достигли известности и были впоследствии освобождены от крепостной зависимости, другие, вероятно, навсегда остались в усадьбах писать помещиков и их дома. Из крепостных, бывших учениками ступинской школы, в истории русской живописи остались: Василий Раев — крепостной Кушелева[92], Кузьма Макаров[93], Зайцев — автор любопытных «Записок»[94], Афанасий Надеждин (Степанов)[95], основатель художественной школы в Козлово.
Правда, среди этих имен нет ни одного выдающегося в истории искусства, но, быть может, как это часто случается среди забытых, то и были самые занимательные. Ведь только редкий случай помогал крепостным получать отпускную, и часто тяжела была их жизнь.
Известный Василий Андреевич Тропинин (1776–1857)[96] был также крепостным и лишь сорока семи лет от роду отпущен на волю[97]. Тропинин «принадлежал сперва графу Антону Сергеевичу Миниху и жил в его селе Карпово Новгородской губернии. Отец Тропинина был управляющим графа»[98]. «Тропинин, не имея никаких руководств, доставал у школьных товарищей кое-какие лубочные картинки и с них копировал самоучкой; но вместе со страстью к искусству не замедлили явиться и препятствия: по выходе из школы Тропинин был взят в господский дом на побегушки; но и тут находил он время рисовать, с разрешения верховых девушек, которые за его кротость и услужливость несколько потворствовали его художнической страсти. Когда господа выезжали из дому, он срисовывал все, что находилось в их комнатах мало-мальски художественного.
Впоследствии Тропинин достался графу Ираклию Ивановичу Моркову, в приданое за дочерью Миниха, Натальей Антоновной. Граф Морков не был ни знатоком, ни любителем живописи и потому смотрел равнодушно на проявлявшееся в мальчике дарование. Отец просил графа отдать его в ученье к живописцу; но получил в ответ: „Толку не будет“, — и Тропинин был отдан в дом графа Завадовского, в Петербург, в ученье к кондитеру». Здесь обучался он до 1804 года «конфектному мастерству». Вернувшись в деревню к своему барину, «он, соученик Кипренского и Варнека, вынуждаем был нередко красить колодцы, стены, каретные колеса.
В 1815 году Василий Андреевич написал большую семейную картину, также для своего господина. В то время, когда эта картина писалась, графа посетил какой-то ученый француз, которому предложено было от хозяина взглянуть на труд художника. Войдя в мастерскую Тропинина, бывшую во втором этаже барского дома, француз, пораженный работою живописца, много хвалил его и одобрительно пожимал ему руку. Когда в тот же день граф с семейством садился за обеденный стол, к которому приглашен был и француз, в многочисленной прислуге явился из передней наряженный парадно Тропинин. Живой француз, увидев вошедшего художника, схватил порожний стул и принялся усаживать на него Тропинина за графский стол. Граф и его семейство этим поступком иностранца были совершенно сконфужены, как и сам художник-слуга. Вечером того же дня граф Марков обратился к своему живописцу:
— Послушай, Василий Андреевич, твое место, когда мы кушаем, может занять кто-нибудь другой».[99]
Однако Тропинину все же посчастливилось, и он в 1823 году — хотя уже сорока семи лет — получил отпускную. Трагичнее была судьба другого художника — Александра Полякова, дворового
