Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

— Ми-и-лый, да я уже побывала замужем! — впервые призналась Рита со вздохом и горестной миной. — Обожглась — и зарок дала. На долгие годы.

— Мне семья нужна, — твердо заявил Морошка.

— Чудак ты! — искренне удивилась Рита. — Да какая тебе здесь, в тайге, семья? В кочевой-то жизни? И потом, сегодня вместе, завтра врозь. Кочуем и должны кочевать, пока молоды. У нас столько интересной работы! Мы побываем на всех реках Сибири. Я хочу работать. Я хочу бродить по тайге. И потом, надо ведь хорошенько узнать друг друга.

— Я думал, ты любишь, — выслушав откровение Риты, сказал Арсений.

— Люблю, конечно…

Он медленно отстранил ее руки.

— Не надо.

— Гонишь? Не веришь?

— Что уж там…

Через несколько дней Рита Зуева, которую все на Буйной стали называть Обманкой, прибежала в прорабскую и, разгоряченно дыша, спросила:

— Говорят, это ты дал мне прозвище?

— Ну-у! — просто признался Морошка.

И тут Обманка, сузив зеленоватые глаза, внезапно изо всей силы наградила Морошку необычайно резкой и звонкой оплеухой. Да еще и погрозила, уходя:

— Ну, погоди же!

В те дни на Буйную приехала Геля.

Только теперь Арсений понял, что ее появление, скорее всего, и помогло, ему справиться с растерянностью, какая мучила его тогда, и побороть отвращение к себе за свою слабость перед Обманкой. Еще и не брезжила за далью его нынешняя любовь, еще и не думалось, что ей быть, а уже какое-то странное волнение, как у птиц перед рассветом, не давало покоя, заставляло чего-то искать, о чем-то тосковать, чаще прежнего задумываться о жизни. Обманка всячески избегала его, держалась суховато, сдержанно, всем видом давая понять, что их прежние отношения прерваны навсегда. Вероятно, ради того, чтобы все былое скорее поросло быльем, она и уезжала на две недели в свою партию.

И вот она опять здесь…

— Карты привезла?

— Не все.

— А какие именно?

— Что ты мне зубы заговариваешь? — резко обернувшись к Морошке, заговорила Обманка. — Так и будет — то про ягоды, то про карты? У тебя сердце-то как твой вон черный камень, да? Или еще каменнее да чернее?

Внезапно замолчав, Обманка некоторое время сидела с опущенной головой, ломая пальцы, борясь с обидой, потом заговорила, неожиданно для Морошки, негромко, смирно и с неподдельным страданием. Арсений не ожидал, что она может быть такой несчастной, какой была в эти минуты.

— Я измучилась за эти недели! — говорила она. — Я думала, все забуду. Я хотела забыть! Ты знаешь, я ведь очень обидчива. И вот видишь, не выдержала. А ты отталкиваешь, гонишь… Не любишь, да? Скажи! Не молчи, ради бога!

— Не сердись, Рита, — ласково попросил Морошка.

— Ясно. И не любил?

— Ты мне нравилась, Рита.

— И только?

— Понимаю. Да ведь меня и томило оттого, что это гадко! — сказал Морошка, вновь испытывая отвращение к себе, какое одолел совсем недавно. — Одурел я перед тобой. Но я хотел, вот мое слово, я хотел полюбить тебя, всей душой хотел полюбить! Хотел, да не вышло!

— Обидела? — спросила Обманка.

— Что ты, и не думай!

— Надоела?

— Опять не то, Рита, опять не то…

— Что же случилось? Почему не вышло?

— Ты только не волнуйся, не перебивай! — сдерживая голос, попросил Морошка. — Я ведь думал, ушли мои годы. Всякие надежды потерял. Слабая душа! А надо так: сколько ни живи, а жди, жди и жди. Не теряй надежды. Не теряй веры. Остерегайся, не делай ничего без любви. Гляди, она может нагрянуть в любой час.

— Зачем ты пугаешь меня? — пуще прежнего заволновалась Обманка. — Что ты хочешь сказать?

— А ты сама пойми.

— Это ложь! Ложь! — вскочив с места, закричала Обманка. — Кто она?

Только теперь в глаза Обманке бросились все перемены, какие произошли в прорабской, и только теперь она увидела букет на столе Морошки. Обманка знала, что Геля наводит порядок в прорабской, но решила, что делает это не по своей воле. И почему-то никогда Обманка не допускала мысли, что Арсения может увлечь совсем юная девчонка. Тем сильнее обожгла ее сейчас догадка. Обманка выпрямилась у перегородки и, указав глазами на букет, еще раз повторила, но уже ослабевшим голосом:

— Это ложь.

— Нет, это правда, — сказал Арсений.

— Но давно ли? — с укором и болью выкрикнула Обманка.

— Мне кажется, давным-давно! — ответил Арсений. — А иной раз кажется, что у нас и ничего-то не было.

— Да ты с ума сошел?

— А что было? Ничего, что можно вспомнить, — возразил Морошка. — Что без любви — то не оставляет следа. Нигде. Ни в душе, ни на земле.

Не месяц назад, а только сейчас, и так неожиданно, Обманка впервые узнала, как невыносимо обидно быть отвергнутой. У нее немедленно появилось множество самых жестоких, мстительных желаний. Не зная, однако, с чего начать, Обманка в ярости метнулась к столу, выхватила из стеклянной банки ненавистный букет и давай хлестать им, как веником, по стене. И только засыпав цветами весь пол в комнатушке Арсения Морошки, она с жалким пучком стеблей в руках выскочила на крыльцо.

II

Но пока Обманка бежала на берег, она успела взять себя в руки и выработать план немедленных и решительных действий. Она не из тех, кто легко поступается своим счастьем, и Морошка должен об этом узнать…

В столовой на брандвахте было шумно.

Проскочив на корму, Обманка увидела за раскрытой дверью камбуза Вареньку, хлопочущую у плиты, а у порога — Игоря Мерцалова с белой заплаткой на левой щеке; бородатый москвич, разговаривая с поварихой, одновременно выгребал из ее корзинки чернику и, сильно закидывая голову, высыпал ее в рот полной горстью. «Опять у дурочки любовь!» — подумала Обманка и, стараясь остаться незамеченной, юркнула в каюту шкипера.

Сысоевна встретила ее ехидным смешком:

— Быстро ты…

— Достань водки и закуски, — не вдаваясь в пререкания, приказала Обманка, — да приведи Белявского.

Как ни странно, а Сысоевна покорно стерпела весьма резкий тон Обманки и лишь с раздумьем произнесла:

— Невидаль…

Приглашение к технику-геодезисту Зуевой, с которой он познакомился только вчера, очень удивило Бориса Белявского. Еще более удивило, что Зуева встретила его бутылкой водки на столе, тарелкой соленых хариусов да еще пучком зеленого лука.

— Извини, что беспокою, — заговорила Обманка, с первой минуты устанавливая с Белявским те отношения, какие независимо от степени знакомства считаются обычными среди молодежи в тайге. — Ребята хвалят тебя как моториста. Не осмотришь ли, когда будет время, мотор на моей лодке? Барахлит, а мой моторист — мальчишка.

— Это можно, — не раздумывая, согласился Белявский, тем более что ему что-то подсказало: нет, не из-за мотора он позван к этой разбитной девице.

— А мы тут сообразили с Сысоевной, — пояснила Обманка языком пьянчуг, как бы извиняясь за то, что принимает моториста при неподходящих обстоятельствах, и прося его поверить, что эти обстоятельства совершенно случайны. — Нашатались по тайге, из сил выбились. Я подкреплюсь.

Утомленно прищурив зеленые глаза, Обманка подняла заранее наполненный водкой граненый стаканчик, даже поднесла его к губам, но вдруг опустила на стол.

— Может, тоже выпьешь? — предложила она Белявскому, у которого от непроизвольного глотательного движения внезапно перехватило горло. — Да не стесняйся, здесь, в тайге, все свои.

Осторожно касаясь стаканчика, Белявский спросил:

— Вы с устатку, а мне-то с чего?

— Магарыч, — пошутила Обманка.

— Что вы, какой магарыч?

— Ну, тогда с горя…

— Поясните, — вспыхнув, вежливо попросил Белявский.

— А разве у тебя не горе? — усмехнулась Обманка. — Отчего же сохнешь? Отчего чернеешь? Отчего ходишь как чумовой? Ты погляди-ка на себя, какой ты есть! Погляди!

Мельком заглянув в зеркальце, которое держала перед ним Обманка, Белявский ужаснулся своему виду и, словно боясь, что отберут, стиснул в руке стаканчик с водкой.