Последняя почка Наполеона - Григорий Александрович Шепелев

с ней крепко сдружились. Одна из них работала в её баре. Ведь у неё был бар, "Три товарища".

Таня быстро вышла в прихожую. На лице скрипачки было остекленение, только ноздри воинственно шевелились. Она по новой засовывала шнурок в ботинок – один конец был чересчур короток.

– Как могла любовница Хордаковского жить с какой-то уборщицей? – подлила бензина в огонь её злости Таня, – ведь это бред!

– Да что ты орёшь? Ей было на всё плевать! Как этим твоим панк-рокершам. С кем хотела, с тем и жила! Ой! … в рот!

Шнурок, в одном месте почти на всю свою толщину перетёртый, лопнул. Это спровоцировало истерику, поток слёз, шквал мата. Во всём была обвинена Таня. Тут очень вовремя позвонил в дверь Женька – её приятель, фотограф журнала "Деньги". Она открыла. Застав подругу в компании горбоносой, беснующейся, растрёпанной психопатки, он на минуту остолбенел, а потом помог её успокоить, найти шнурок, вдеть его, натянуть ботинок, брошенный в Таню, и выпроводить скрипачку вместе со скрипкой. Чуть отдышавшись, Танечка накормила его овсянкой и в двух словах рассказала, кое о чём, естественно, умолчав, кто такая Верка. Он пожелал узнать, как Таня с ней познакомилась.

– Да пошёл ты знаешь куда? – возмутилась Таня, всегда старавшаяся, по возможности, избегать вранья, – я – корреспондентка лучшего в мире радио! Это моя работа – искать сенсации. А уж как я их нахожу, тебя не касается. Я свои профессиональные секреты не раскрываю.

– Сенсации? – переспросил Женька, внимательно наблюдая за ней, – да какую может вызвать она сенсацию? Или ты ведёшь теперь передачу "Ваш психиатр"?

– У неё есть выходы на любовницу Хордаковского, – проронила Таня, опять берясь за планшет. Женька закурил.

– Насколько я помню, около Хордаковского одно время крутилась некая Маргарита. Про неё толком никто ничего не знал, на мероприятиях не мелькала. Это она?

– Кажется, она.

– Лет восемь назад её поместили в "Кащенко" за двойное убийство. Подельницу оправдали или отмазали… Да, отмазали, у неё отец крутой оказался! Так эта самая Рита уже, значит, на свободе?

– Да. Её года три-четыре назад выгнали из дурки. Ты что, об этом не слышал?

– Кажется, слышал. Но мне на это плевать. Если бы она могла что-то знать, её бы не выпустили.

– Дурак, – улыбнулась Таня, не отрывая глаз от планшета, – смотри, что пишет мне шеф! Он пишет: "Ого!"

Женька призадумался так, будто бы услышал всесокрушающий аргумент. Раздавливая окурок, он произнёс:

– Разве на неё такая проблема выйти, если ты думаешь, что с ней есть о чём говорить?

– Да в том-то и дело! Мы много раз пытались её прощупать. Стена! Железобетон! Посылает матом, и всё. А Верочка дружит с теми, кто дружит с нею. Ну, или, по крайней мере, дружил.

– Восемь лет назад?

– Лица из тех лет вызовут у неё приятные чувства. Да почему не попробовать? Чем рискую? Ведь шеф мне ясно сказал: "Ого!"

Женька согласился. Ему было трудно не соглашаться с Таней, когда она излагала ему последовательные доводы, сидя перед ним с голыми ногами. Ноги у неё были изумительные – от самых ногтей, блестевших прозрачным лаком, до бёдер, с внутренней стороны покрытых таким щекотным пушком, что стоило прикоснуться к нему любой частью тела, и в голове начинался звон – либо от затрещины, либо от чего-то другого. Глаза у Тани были зелёные. Когда Женька впивался в них глупым взглядом, они смеялись над ним безжалостно, когда умным – в них было удивление, также обидное для него. Оно появилось в них и теперь, когда он сказал, соглашаясь с нею:

– Да, ты ничем не рискуешь. Зато рискует твой шеф. Эту Маргариту могут использовать, чтоб поднять вас на смех. Если не ошибаюсь, такое происходило с вами не раз.

– Да, происходило. Люди, дававшие интервью, потом под давлением заявляли, что пошутили. Есть такое понятие – профессиональный риск. Если ты хочешь быть застрахованным от него, рассказывай о собачках Путина. Только это – не журналистика.

Так ответив, Таня взяла мобильник и набрала следующее сообщение: "Верка! Выясни у своих подруг, где Света и чем она занимается. Не тяни. Дело очень срочное!"

Отложив телефон, она закурила, щурясь на солнышко, без любви обнявшее город розовыми руками. Оно с обманчивой теплотой отсвечивало от окон домов, от трамвайных рельсов и от машин. В розовой дали кружился снежок. Тане захотелось на улицу.

– Очень странное у вас радио, – сказал Женька, с иронией наблюдая, как она курит, – вот уже больше двадцати лет вы всем недовольны! По-моему, это очень похоже на паранойю.

– Урод! – разозлилась Танечка, – неужели я должна тебе объяснять, что задача СМИ – не язык совать власти в задницу, а совсем другой орган? Власть, которая оказывается вне критики, моментально становится упырём! Ведь это же азбука!! Первый класс, …! Вторая четверть!

– Серьёзно? А я считал по наивности, что задача СМИ – давать информацию.

– Разумеется! Но у них, как и у того органа, о котором я только что сказала, не одна функция. Впрочем, к твоему органу это отношения не имеет. Отсюда твоя наивность.

– Дать бы тебе по заднице, чтоб не умничала!

Услышав такой ответ, Таня возмутилась и хорошенько стукнула Женьку по лбу. Он промолчал. Только засопел, раздувая ноздри. Тогда она, погасив сигарету, встала, насмешливо повернулась и высоко-высоко задрала халат. Трусов на ней не было. Туго скомкав полы халата под самой грудью, Танечка повернула рыжую голову и взглянула поверх плеча холодным зелёным глазом.

– Ну, так чего ж ты застыл? Бей по голой заднице! Посмотрю, как ты это сделаешь.

Он внимательно поглядел на её округлые, белые ягодицы, чуть содрогавшиеся от сдерживаемого смеха их обладательницы, и хлопнул по ним ладонью наотмашь. Шлепок прозвучал, как выстрел. Танечка, завизжав, высоко подпрыгнула и набросилась на обидчика с твёрдой целью отправить его в нокаут. Но он уже убегал. Она догнала его в коридоре. Они сцепились, остервенело пытаясь раздеть друг друга. Так как на Тане был лишь халат, она проиграла. Женька опять стал хлопать её по заднице, невзирая на ругань и оборону зубами. Потом притиснул спиной к стене. Таня обхватила его ногами, не прекращая отчаянно материться. Ещё бы! Что за дела? Женькино лицо было бледным, как будто он боролся с приступом малярии, а не с девчонкой. Девчонка, впрочем, была несносней холеры. Ею владело бешенство. Она выла, закатывая глаза, ногтями царапая ему плечи.

Мобильник вдруг заиграл. О, если бы он оказался в радиусе доступности! Танечка запихнула бы его в ротик и моментально сгрызла, как бульдог – кость! Но он был на кухне. И это было чудовищно. Танечка заорала во всю мощь глотки, чтоб заглушить эту ненавистную тварь. Но это было непросто – она сама выставила в нём максимальный звук.