Нефритовая лошадь Пржевальского - Людмила Львовна Горелик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полицейские устроились за столом писать протокол, а Потапов вдруг разразился вопросами:
– Что ж хозяйка фикус такой красивый не пожалела? Из кадки вытряхнула, а не пересадила, бросила?.. Что за спешка такая у нее была, что уехала, фикус в новую землю не посадив?
– Ивановна аккуратная… была. Фикус свой она любила, – ответила Дондукова. – Вряд ли б она фикус так бросила, он ведь погибнуть может. Это уж что-то должно было ее сильно потрясти, если так оставила. А может, это печник разворошил, искал что-нибудь в фикусе?
Полицейские переглянулись.
– Сейчас поищем причину… – сказал Витя. – Может, и найдем.
Осмотрели комнату. Застеленная постель, шкафы для одежды и для книг, круглый стол со старомодной скатертью, телевизор, половичок на полу… Все, кроме брошенного фикуса, было в порядке, без особых примет. В шкафу все вещи сложены аккуратно. Порывшись, Витя обнаружил в выдвижном ящике деньги, пересчитал, показав понятым, – оказалось двадцать тысяч. Понятые покивали – да, мол, понятно.
– А что ж деньги не взял? – спросила недоуменно Дондукова. – И не видно, чтоб, кроме фикуса, где-то искал, не выдвинуты ящики, не раскинуто ничего…
Дондуков молча ткнул ее в бок – не твое дело, мол. Полицейские промолчали.
– Это значит, что, скорее всего, неожиданно для него самого, в горячке получилось… Не собирался, должно, грабить, – пояснил Потапов.
Елена Семеновна отрешенно на все смотрела: вряд ли это имеет отношение к исчезновению Коли. Лучше б искали мальчика. Вот некстати все это, отвлекает от дела. А вдруг этот убийца теперь тоже по лесу бродит?
После того как записали все в протокол, вышли опять в кухню. Там сержант, его звали Толик, пристроился с бумагами к кухонному столу, а лейтенант Витя стал осматривать помещение. «Печка разобрана, пол возле нее тоже, а на остальном пространстве засыпан цементом и кирпичной крошкой», – диктовал он. Толик записывал.
Потапов, поначалу стоявший молча, рядом со Шварц и Дондуковыми, прошел по кухне, низко наклонился и стал вглядываться в этот грязный пол.
– Посмотри-ка сюда, – вдруг обратился он к Вите. – Что это тут черное засохло, брызги какие-то… Это не краска… и тем более не грязь. Витя тоже наклонился низко, стал даже на коленки, рискуя запачкать форменные брюки. Теперь они вдвоем внимательно разглядывали пол.
– Да, надо проверить… – сказал наконец лейтенант. – Похоже на кровь. – Он соскреб засохшие пятна в специальный пакетик и обратился к Толику: – Записывай: «Темно-бордовые засохшие брызги неизвестного происхождения…» И мне кажется, тело волочили – как дорога к двери ведет: грязь, пыль как подметена…
Потапов кивнул:
– Да, видно, он труп волоком к двери тащил… Это надо в протокол тоже записать.
Пока лейтенант отряхивал брюки, понятые поставили подписи под протоколом, где Толик указал. Вышли, опечатали дверь в дом. Дондуковы побрели к себе, а полицейские и Шварц сели в машину Потапова.
Только теперь Елена Семеновна заговорила.
– Что ж это, – сказала она, – получается, вокруг поселка убийца ходит? Что это за печник? Где его теперь искать? А если Коля наш на него в лесу наткнется?
Полицейские переглянулись.
– На надо волноваться. Мальчика ищут. А печника этого мы тоже искать будем. Он ведь, говорят, из Рудни?
– Рассказывал он сам, что из Рудни приехал. А там кто его знает… – кивнул Дондуков.
Шварц молчала, не спрашивала больше ничего. На душе у нее было тяжело. Так и поехали. Потапов тоже молча крутил баранку. Уже смеркалось. Они целый день проездили, а ведь собирались ненадолго.
«Неужели Юра с Машей еще не вернулись и бедная Таня так и сидит с Петей целый день?» – вспомнилось Елене Семеновне. Она вышла возле дома Кондрашовых. Потапов повез полицейских в участок.
Глава 7. Скитания по Тибету и смерть Фауста
Ноябрь подошел к концу, начиналась зима. После покупки верблюдов денег оставалось совсем мало. Решили все ж пройти от Куку-нора в глубь Тибета и, может быть, дойти до Голубой реки, Янцзы. Средний Тибет европейцами не посещался, был не изучен, так что путешествие обещало стать не только интересным, но и полезным.
– Может, хотя бы до верховьев Янцзы дойдем по этой неведомой стране… – мечтал Пржевальский. В глубине души он все же надеялся подобраться к Лоб-нору. А что – от верховьев Голубой реки до Лоб-нора всего месяц-полтора пути…
Удалось купить переносную юрту (без нее в зимней пустыне – беда), наняли проводника, очень дешево, и пошли. Направились на юго-запад. Перешли Кукунорский хребет и оказались на Цайдаме. Это обширнейшая болотистая местность между двумя хребтами. Болото это пропитано солью, Цайдам и означает по-монгольски солончак. Страшная водянистая пустыня с разбросанными там и сям горами.
Стояла глубокая зима с сильными морозами и бурями. Идти пришлось по замерзшей глине и по голой соли, которая разъедала копыта верблюдам, но особенно страдали собачьи лапы.
День начинался всегда одинаково. Вставали среди ночи, за два часа до рассвета, поджигали аргал в железном тагане, варили кирпичный чай, заправляли его дзамбой (цельномолотая ячменная мука), и это был завтрак. Еще часа полтора разбирали юрту, навьючивали ее на верблюдов и выходили уже уставшими. Дули сильные холодные ветры. Сидеть на лошади было невозможно из-за холода, шли пешком, неся ружье, патронташ, сумку. Разреженный воздух на высоком нагорье не позволял дышать, колотилось сердце, тряслись руки, дрожали ноги. У всех путешественников временами начинались головокружения и рвота. Одежда за два года путешествия сильно износилась. Во время привалов ставили заплатки из меха добытых зверей на полушубки или кухлянки. Латали и обувь, разъеденную солончаком, а потом, когда та изорвалась окончательно, и вовсе стали шить самодельные унты из шкур.
