Испытатели - С Вишенков

-- На зарядку зажигалки хватит! -- крикнул он.

-- И то хорошо, -- сказал начальник. -- Могло быть хуже.

-- Да! -- многозначительно улыбнулся Бряндинский. -- К тому же конструктора обманули. Дистанцию, вдвое большую расчетной, прошли.

-- Я думаю, он на это не обидится, -- сказал инженер.

-- Наоборот, обрадуется старина.

-- Хотя инструкцию придется ему несколько переделывать, -- рассмеялся летчик.

Три тысячи фигур

Начальник полагал, -- правда, он этого не высказывал вслух, -- что юркие крохотные истребители совершенно не подходят к монументальной, как памятник, фигуре летчика Стефановского. Ему, считал комбриг, больше идет летать на тяжелых и сверхтяжелых кораблях.

Относительно Нюхтикова, с его спокойным характером, величавой походкой, неторопливой речью и медленными движениями, комбриг был примерно такого же мнения. В узком кругу он иногда говаривал, что в этих двух летчиках, прекрасно испытавших бомбардировщики, он не видит той резвости и задора, которые присущи истребителям.

Это мнение начальства осложняло положение, так как, считая себя заядлыми истребителями, и Стефановский и Нюхтиков каждый раз напоминали, что обладают в этом деле нужной подготовкой и солидным стажем. В последнее время стало все больше появляться новых типов машин, и желание попилотировать ими, покувыркаться в зоне -- специальном месте для фигурных полетов -- до того обострилось, что у летчиков, как они выражались, "зубы ныли".

Число атак, которым подвергался начлет со стороны названных бомбардировщиков-истребителей, неуклонно возрастало, и он чувствовал, что его все теснее прижимают к стенке и что в конце концов придется уступить.

Когда такой день настал, комбриг был наготове.

-- Вот что, хлопцы, -- ответил он на очередную просьбу Стефановского и Нюхтикова дать им испытать какой-нибудь истребитель. -- Видите вон ту машину, что пригнали еще два дня назад?

-- Видим! -- хором ответили оба, даже не оборачиваясь в ту сторону, где она стояла. Они взяли ее на примету еще летящей, едва она показалась на горизонте.

-- Так вот, -- продолжал начлет, -- ее надо испытать. Она, говорят, грешит хвостом, который отваливается от фюзеляжа, когда больше всего нужен: в зоне, на пилотаже. Двум даже пришлось спасаться с парашютом, и полеты на этой серии машин временно запретили.

Он замолчал, раскурил трубку и добавил:

-- Короче говоря, нам приказали испытать машину на живучесть. Надо сделать три тысячи фигур и к тому же очень скоро: за недельный срок. А каких и сколько, вам подробнее расскажут инженеры.

Летчики быстро прикинули в уме и переглянулись: заманчиво, но чересчур! Четыреста с лишним фигур в день, более двухсот на брата, и так семь дней подряд...

Начальник затянулся, выдохнул целое облако дыма и спросил с хитрецой и задором:

-- Ну, что ж молчите? Просились ведь попилотировать! Пожалуйста! Теперь есть полная возможность. Берите машину и летайте, сколько влезет. Что я обещал, то и выполняю.

Ничего иного не оставалось, как со следующего дня приняться за дело. Летчики спозаранку пришли на аэродром и осмотрели машину. Потрясли ее за крылья, стабилизатор и рули. Заправили до отказа баки горючим и опробовали на земле мотор. Все было в норме. Можно было начинать.

В первый день оба наслаждались.

-- Эх, -- весело говорил Стефановский, первым забираясь в кабину, -дали наконец вволюшку развернуться! -- И, удобно расположившись в сиденье, поднялся в воздух.

-- Ну как? -- еще издали крикнул ему Нюхтиков, когда, приземлившись, его товарищ зарулил к "Т".

-- Красота! Мечта пилота! -- с сияющим видом ответил Стефановский, нехотя уступая место проявлявшему уже нетерпение Нюхтикову.

-- Ну, что, отвел душу немножко? -- спросил Стефановский Нюхтикова, когда тот сел.

-- Хорошо! -- улыбался Нюхтиков.

-- Я два раза подряд слетаю сейчас, -- сказал Стефановский и в ответ на вопросительно вытянувшееся лицо товарища вежливо пояснил: -- все-таки я больше твоего допекал начальство насчет машинки. Ее-то, собственно говоря, по моей инициативе дали нам.

-- А задание-то ведь дали на двоих! -- начал было доказывать Нюхтиков, но его слова потонули в грохоте мотора помчавшейся на взлет машины.

К вечеру следующего дня начлет усмехнулся про себя. Не подавая тому вида, он заметил, что возникшее было накануне между летчиками легкое "соперничество" незаметно исчезло, уступив место взаимной вежливой уступчивости.

-- Может, еще разок слетаешь, Михаил Александрович? -- ласково спрашивал Стефановский товарища. -- Уж очень хорошо у тебя получаются вертикальные фигуры.

-- Да неудобно, Петр Михайлович, у тебя хлеб отбивать, -- спокойно отвечал Нюхтиков, выставляя левую ногу через борт кабины на крыло.

-- Пустяки, я нисколько не возражаю, -- уговаривал Стефановский. -Лети на здоровье.

-- Хорошо, -- соглашался Нюхтиков. -- В следующий подъем два раза подряд слетаю. -- И, спрыгнув с крыла на землю, он стал отстегивать парашютные лямки.

На третий день "цирк" в пилотажной зоне продолжался. Восхищавшиеся вначале земные зрители постепенно к нему привыкли, и количество их заметно поредело.

Что же касается летчиков, то ожидавший очереди на земле считал, что время мчится ужасно быстро, а находившийся в воздухе -- наоборот, что оно тянется нестерпимо медленно.

Самолет тем временем стонал и завывал, как осенний ветер в трубе. Машину ожесточенно швыряло из одного конца неба в другой. Самолет попадал в неописуемо трудные положения и жаловался на то, как живой.

Но летчики молчали, хотя им было значительно труднее. Их то вдавливало в сиденье, то отрывало от него, и они повисали на ремнях головой вниз. Земля и небо сливались в бешеном круговороте, и налившиеся кровью глаза не могли различит, где начинается земля и кончается небо. А тело после полетов ныло, будто избитое.

В довершение всего оказалось, что баки не приспособлены для полетов вверх колесами. Бензин в этих случаях выливался и, попадая большими дозами на кожу, вызывал острый зуд и сильное раздражение. Но эти неприятности не останавливали работы: она была срочной, а погода летной, которую нельзя было упустить.

Стефановский сажал машину и, пошатываясь, как пьяный, вылезал на землю. Качаясь, он делал несколько неверных шагов и опускался в высокую траву.

Нюхтиков медленно шел к самолету, привязывался к сиденью, вздымая облака пыли с земли, прощался с ней. Выработав горючее, летчик садился и выключал мотор. Летное поле продолжало колыхаться перед его глазами, будто он, не оправившись от морской болезни, спустился на берег. Товарищ уже шел навстречу и кричал издалека:

-- Сколько?

-- Сто! -- отвечал Нюхтиков.