Человек - Никита Чернов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он встал, опираясь о колени, вдохнул-выдохнул, пошёл, будто на деревянных палках. Но как бы не старался – он не мог приблизиться к ней! Каждый шаг к ней увеличивал путь ещё на шаг. Она уходила вглубь леса, пролетая меж ветвей, да, именно пролетая. Он не видел её шага, её тело перемещалось какой-то чудесной силой, она будто летела.
– Мама! Мама!.. – кричал, надрываясь человек.
Он вновь бежал, кряхтя и пыхтя от боли, злобных болезненных конвульсий, сотрясающих тело. Ревел от натужного дыхания, что печь в избе с узкой трубой. Теперь он кричал ей, звал её, просил не оставлять, пытался узнать почему покидает его, почему не бежит к нему. А зрение заметило ещё одну фигуру, краем глаза. То был его отец. Суровое, при этом добрейшее лицо, покрытое, как и голова, рыжей шевелюрой. Широченные плечи, рабочие руки, ладони, что лапа медвежья, а на теле белая рубаха. А глаза устремлены к нему.
Но он не пытался взглянуть на отца. Теперь же левый глаз углядел фигуру. Соломенные волосы, стянутые лентой на затылке, лицо чисто, как всегда, благородно. На его крепком молодецком теле стальной панцирь, шею прикрывает металлический воротник, плечи и кисти тоже в стали, а ноги защищены поножами. Он настоящий всадник с благородным белым жеребцом. Его старший брат. И он смотрел на него, а конь, скача рысью, держал их рядом.
Он видел их, что днём, но сам же утопал в лунных волнах, накатывающих сквозь хрустально-чистое небо. Они будто щурились от яркого летнего солнца, в их глазах, на их коже, на их одеяниях играли солнечные зайчики, их головы были освещены будто нимбом. Он же, умирая, бежал в океане ночи, то выплывая из воды тьмы, то буквально захлёбываясь ею.
Меж еловых ветвей выплыли три маленьких фигурки, три сестры, три светло-рыжих головы, играющих блеском густых здоровых волос, величественно мерцающих вспышками. Одна чуть выше другой, одна чуть старше другой, они держались за руки. Мерцали и пылали меж ветвей и стволов. Будто из глубин пещер был слышен их звонкий девичий смех, заставляющий невольно начать смеяться вслед. Их ножки легко ступали на землю с женственной лёгкостью, но и они были неуловимы, скакали, что пятнистые лани по полю, не замечая холмов и горок, без устали.
Они все были здесь. Все рядом с ним. Но он не мог их догнать!..
– Я хочу быть с вами! Останьтесь! Вы мне нужны! Я… хочу… быть… с вами!
Если они и слышали, то ничего не могли поделать. Они лишь взирали на него с лёгким взглядом, расслабленным лицом, не омрачённым заботами и тяжбами. Они не могли быть с ним, но остаться его частью. Только лицо матери выражало боль и скорбь, тень мук и страданий. Ничто уже не разгонит её сплин. Никто не заполнит их пустоту. Лишь крыльев шум и перьев белых, что в землю лягут.
9
Он очнулся с первыми лучами рассвета, бестактно пробивающимися сквозь веки. Чувствовал он себя, что улитка в разбитой раковине. Лёгкая лихорадка, которая у него была до этого, и в подмётки не годилась тому, как он ощущал себя сейчас – ледник, будто оказался с головой подо льдом. А самое главное – человека так тошнило, что казалось, будто разорвёт от напряжения. То немногое, что было в желудке, всё же вышло в одном длительном и очень болезненном рывке, сжимая его тело, как пружину. Он стоял на четвереньках, испуская бульканья и стоны, глаза бестолково глядели в кислотно-бело-зелёную с красным массу, в которую изредка капала тягучая гадкая слюна и остатки массы во рту. Язык ощущал металлический привкус, который сам по себе заставлял испытывать страдания, ощущал кисло-сладкую вязкость из желудка, если бы ноздри не оказались вдруг заложены, то ощутили бы все краски великолепного амбре, ползущего из уст. Ещё несколько раз его вырвало лишь желудочными соками, в придачу с кровью. А когда сил не осталось, он сел, отвернувшись спиной к подаркам пробуждения.
Сердце замерло, дыхание остановилось, открытый рот не закрылся, язык так и онемел на нижних зубах, глаза медленно, что змея, переползали с фигуры на фигуру.
Пять коричневато-серых молоденьких волков, сидящих на задних лапах, с разинутыми пастями. Их груди мерно вздымались и опадали, а пять пар тех же жёлтых и серых глаз с черными точками, вместо зрачков, глядели на него.
Человек просто ждал. Всё его тело, даже мысли, остановилось, кроме глаз. Он изучал их, пытался понять, что ему делать в этой совсем неожиданной ситуации. Он никак не ожидал увидеть этих волков после той встречи и уж точно никогда не готовился к такой встрече. Страх – нет… даже ужас, бросил обмёрзшее тело в жар, человек чувствовал, как на щеках выступил румянец, как к лицу подступило тепло. В висках больно отдавало ударами сердца, редкими, но мощными, как удар кузнечного молота на водяном колесе. Ладони, что опирались сзади в землю, вдруг жутко вспотели. Казалось, будто всё его тело пытается найти самую глубокую дыру в собственной плоти, пытается спрятаться по-тихому, чтобы твари ничего не заметили. Но они заметили, словили его страх налету, – животное ровно посередине оголило кошмарные зубы и встало, за ним ещё двое по краям, после них и те, что были сбоку от него. Глаза вожака будто шваркали молниями, горели кровью, заставляя волосы человека по всей поверхности тела встать дыбом. Безумное понимание того, что он никогда ещё так не боялся, ворвалось в сознание и будто ударило хорошей металлической дубиной, заставив потеряться в пространстве. Он прошёл не одну битву, держал удар чёрной кавалерии, сметающей всё на своём пути, оставляя лишь изуродованные трупы и визги раненых, ловил стрелы, прошивающие чуть ли не на половину своей длины щит – и всегда страх и паника исчезали только-только начинали звенеть первые удары. Но теперь же дух покинул его, едва он увидел реальную возможность почувствовать дикие волчьи зубы.
Вожак не заставил человека долго наблюдать
