Гроза над Миром - Венедикт Ли

Нина отвечала безыскусно:

– Если она видела картину, то не нашла в ней ничего обидного для себя. Мы не отступили от известных фактов. Понравилось ли ей? Не знаю. Больно встречаться с молодостью…

Но журналист не унимался:

– Сам президент Солтиг оценил ваши заслуги. А главный персонаж, та, кого это больше всех касается, хранит презрительное, злое молчание. Вы не разочаровались в своей героине?

– Насчет презрения и злости – это ваши слова. Если хотите, я спрошу прямо сейчас. Наоми, как вам мой фильм?

Банкет уже был в разгаре, когда на борт доставили телеграмму для Нины. Она разорвала конверт, прочла несколько строк на узком листке и хотела быстро спрятать, но тот же бойкий писака успел прочесть через ее плечо:

ЕСТЬ ПОБЕДЫ, ПАМЯТЬ О КОТОРЫХ НЕЛЬЗЯ ПОРТИТЬ ПОСЛЕДУЮЩЕЙ ЖИЗНЬЮ, ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ. ПОМНИ ОБ ЭТОМ.

Адресовано было Н. Вандерхузе, отправлено из канцелярии ее высочества.

– Что скажете? – выкрикнул наглец Нине в ухо.

– Ничего особенного, – Нина пожала плечами. – Запомню.

Она покинула прием так скоро, как позволяли приличия. И, со дня ее возвращения в Майю, загородную виллу, где она теперь жила, неусыпно охраняли. Угрозы Хозяйки, как не храбрись – не шутка.

А война все близилась, накатывалась, как грохочущий локомотив. Когда она разразилась, все остальное стало неважным. За торжественными голосами дикторов, за военными маршами, за сдержанно-горделивыми речами Солтига, вещавшего о сокрушительном ударе по «империи Хозяйки», незамеченным прошло сообщение о снятии охраны с дома известной актрисы, якобы за ненужностью. Через день Нина Вандерхузе бесследно исчезла.

В доме не обнаружилось следов борьбы или какого беспорядка сверх обычного для Нины. Соседи показали, что Нину навестили вроде бы знакомые. Приехали на автомобиле. Нина вышла к ним сама. Правда, один из свидетелей уверял, что шла она нерешительно, а когда садилась в машину, двое стояли так, чтобы помешать ей выскочить в последнюю минуту и убежать.

Следствие ни к чему не пришло. Маловероятно, чтобы Хозяйка, в ее тяжелейшем положении, еще помнила о своих обидах на конкретного человека и организовала похищение. Возможно – старые делишки, если коснуться уголовного прошлого Нины. Она сказочно разбогатела и бывшие подельники, из числа оставшихся на свободе, могли счесть себя обойденными.

Ив предпринял собственное расследование, но помалкивал в тряпочку. То ли нечего было сказать, то ли наверху приказали заткнуться и не мутить воду. Он ходил с видом человека, ищущего и не находящего повода для драки.

Памятью о Нине остался фильм. Солнце, почти скрывшееся в золотисто-розовых облаках у горизонта, океан катит чернильно-фиолетовые валы, справа вдали виднеется черная громада южной оконечности Острова. Хрустально чистые аккорды музыки дробятся, рассыпаясь, и переходят в басовитые, качающиеся ноты, словно начинает бить огромный колокол. Снизу на экран выплывают снежно белые строки:

Нина Вандерхузе

в фильме

АНГЕЛ С ЧЕРНЫМИ КРЫЛЬЯМИ

(история Наоми Вартан)

2. ЦЕНА СВОБОДЫ

Ночная гроза с ее грохотом и летучими вспышками молний отозвалась во мне приливом бодрости, какого никогда не переживал я за долгие годы заключения. Расхаживал по камере, не включая света – мне хватало непрерывного мерцания горящего огнем неба. Прутья решетки черными жирными линиями перечеркивали квадрат высоко расположенного окна.

«К чему бы мне так хорошо?»

Почему вспомнил молодость, шорох листвы в ночном саду, жаркие губы Эны, ее горячечный шепот:

– La ame to, ame… Fidelej!

Жива ли она еще? И названая дочь ли, сестра ли ее Реджина – вторая моя любовь – я не мог представить ее усталой пожилой женщиной. Чеканно ясно видел в памяти юное смеющееся личико, хотя минуло уже без малого полвека. Мне семьдесят три года, из них последние семнадцать я провел в тюрьме. Тюрьме особенной. Одна камера, маленький дворик для прогулок, охрана, все ради одного человека – меня. Государственный преступник номер один.

Вчера я окончил свои записки, и у меня забрали последние листы. Их всегда отнимали, когда набиралось больше десятка, хоть я и просил оставлять побольше – иначе мне трудно следить за ходом повествования. О таких вещах, как газеты и радио я позабыл давно. А ведь есть еще видео, для огромных залов на тысячи мест или домашнее, когда экран у тебя на столе – последняя новинка, мне уже незнакомая. Охрана посмеивалась над моей отсталостью, а я жадно ловил их случайные проговорки. Старался составить для себя картину происходящего вовне. Характерно, что слово Остров все еще имело вполне определенное значение: враг.

Книги мне давали, но лишь на исторические темы, или душещипательные романы. И мне доставало времени копаться в воспоминаниях. Два года назад я решил делать записи и попросил перо и бумагу. Против ожиданий мне не отказали, и с той поры я заново проживал свою жизнь. События, страны, города, любимые люди. Враги. В часы, что я проводил за письмом – я был свободен. Теперь же моя вторая, призрачная, отраженная от настоящей жизнь закончилась. Словно упал с плеч невыносимо тяжелый груз.

Утром, вышагивая по непросохшим плитам дворика, я взглянул в белесое небо, привлеченный нарастающим мерным гулом. Верхушки деревьев возвышались над пятиметровой стеной – сколько лет им понадобилось, чтобы так подрасти! В моей голове привычно сложился очередной план побега. Гимнастика ума. Давняя и единственная попытка, в начале моего заключения, окончилась неудачей. В пятьдесят шесть я был еще достаточно крепок. А теперь у меня попросту не хватит сил.

Раскатисто вибрирующий звук нарастал. Шесть самолетов шли ниже облаков, держа направление на запад. Грациозные четырехмоторные машины. Краса, сила, мощь и блеск Эгваль – неблагодарной моей родины.

Скрылись, растаяли, оставив после себя замирающую дрожь неба. Всходящее солнце затаилось в ветвях дерева за высокой стеной и отразилось в лужице воды на стыке серых цементных плит, которыми был вымощен двор. Я стоял над слепящим осколочком неба. Мысли смешались, и я не сразу услышал охранника, оповещавшего меня, что прогулка закончена досрочно. Он удивленно дотронулся до моего плеча – я только равнодушно кивнул ему. При чем тут прогулка? Закончилась жизнь. Мне было легко и покойно. Сейчас отведут в какой-нибудь закуток и этот парень или кто другой выстрелит мне в затылок.

Но я ошибся. Привели в тесный кабинет начальника тюрьмы (непыльная работа – стеречь меня одного, отчего же так седа его голова?), там был еще один тип, лысый как тыква, оказалось – врач. Осмотрел меня, прослушал, поцокал языком.