Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов (сборник) - Николай Ломакин

– Она милая, – сказал Николай.

– Да, – ответил Строгов.

– Хочет быть сильной, храбрая, видать, да только хрупкие они, батенька, внутри себя, эти малышки! Вы, поди, издалека? Идете-то давно ли?

– Очень давно.

– Вот бедняги! И такие молодые… Небось, здорово больно было, когда они тебе глаза выжигали?

– Больно, – сказал Михаил, поворачиваясь к Николаю, будто мог увидеть его.

– Ты не плакал?

– Да как сказать…

– Я бы тоже плакал. Подумать только: никогда больше не увидеть тех, кого любишь! Но, в конце-то концов, они зато тебя видят. В этом, пожалуй, все-таки есть своя отрада!

– Может, и так. А скажи, друг, – внезапно спросил Строгов, – ты меня никогда нигде не встречал?

– Тебя, батенька? Нет, никогда.

– А мне твой голос почему-то знаком.

– Только посмотрите на него! – ухмыльнулся Николай. – Он мой голос узнал! А может, ты это затем спрашиваешь, чтобы выведать, откуда я? Ну, это я тебе запросто скажу. Я еду из Колывани.

– Из Колывани? – повторил Строгов. – Значит, там-то я тебя и встречал. Ты из телеграфной конторы?

– Не без того, – хмыкнул Николай. – Я там сидел. Депеши передавал, служба такая.

– И ты оставался на посту до последней минуты?

– Так это ж и была та минута, до которой мне полагалось там быть!

– Дело был в тот день, когда англичанин и француз с пачками рублевок в руках спорили за место у твоего окошечка? Англичанин еще цитировал стихи из Библии!

– Это, батенька, возможно, да только я ничего такого не помню!

– Как так? Разве можно это забыть?

– Я никогда не читаю депеш, которые передаю. Поскольку мой долг велит их забывать, всего проще не знать их вовсе.

Этот ответ много сказал о нем.

Между тем кибитка неторопливо катила вперед, как бы Михаилу ни хотелось ускорить ее бег. Но Николай и его лошадь привыкли к этому аллюру, ни тот, ни другой не были склонны его менять. Через каждые три часа пути лошадь отдыхала – так было и днем, и ночью. Во время таких остановок лошадь паслась, а пассажиры кибитки подкреплялись в компании верного Серко. Провизии в кибитке хватило бы на два десятка едоков, и Николай щедро предоставил свои запасы в распоряжение двух гостей, которых он считал братом и сестрой.

После дня отдыха силы Нади отчасти восстановились. Николай старался, чтобы поездка была для нее как можно приятнее. Поэтому путешествие проходило в сносных условиях, правда, медленно, зато равномерно, без заминок. Случалось порой, что ночью Николай задремывал с вожжами в руках и начинал похрапывать с безмятежностью, свойственной людям со спокойной совестью. Тогда, если приглядеться, можно было заметить, как рука Михаила Строгова нащупывает поводья в надежде заставить лошадь прибавить шагу. Эти маневры удивляли Серко, впрочем, он ничего «не говорил». Потом, стоило Николаю продрать глаза, лошадь мигом возвращалась к своей привычной трусце, но кибитка все же выигрывала несколько верст сверх своей обычной скорости.

Так они пересекли речку возле Ишимска, миновали несколько селений, потом еще одну речку, Марьинку, и деревушку под тем же названием, сельцо Богатовское, наконец Чулу, маленький ручеек, разделяющий западную и восточную Сибирь. Дорога бежала то через ланды, где взгляду открывались бескрайние горизонты, то сквозь нескончаемые густые хвойные леса, из которых, казалось, уже никогда не суждено выбраться.

Повсюду было пустынно. Селения оказались почти совсем покинутыми. Жители бежали за Енисей, полагая, что эта широкая река, может быть, остановит нашествие.

К 22 августа кибитка достигла Ачинска, городка в трехстах восьмидесяти верстах от Томска. От Красноярска их отделяли еще сто двадцать верст. Этот отрезок путешествия обошелся без каких-либо неприятностей. За все шесть дней, проведенных вместе, Николай, Михаил и Надя оставались прежними, единственное, что омрачало их нерушимое спокойствие, – мысль двоих о том, что близится час, когда придется расстаться со своим третьим спутником.

Михаил Строгов, можно сказать, видел этот край, по которому они проезжали, глазами Николая и Нади. Они оба по очереди описывали ему места, мимо которых проезжала кибитка. Он знал, равнина вокруг или лес, когда среди степи стояла одинокая лачуга или какой-нибудь местный житель мелькал на горизонте. Николай был неистощим в своей словоохотливости. Ему нравилось болтать, и, какова бы ни была его манера смотреть на вещи, им тоже полюбилось его слушать.

Однажды Михаил Строгов спросил его, какая сегодня погода.

– Довольно хорошая, батенька, – ответил он, – но это уже последние летние деньки. Осень в Сибири коротка, скоро нас настигнут первые холода. Может, татары угомонятся на это время на зимних квартирах?

Михаил Строгов с сомнением покачал головой.

– Ты в это не веришь, батенька, – понял Николай. – Думаешь, они пойдут на Иркутск?

– Боюсь, что так, – вздохнул Михаил.

– Гм… Ты прав. С ними там один негодник, он их распаляет, не дает охолонуть на полдороге. Слышал, что рассказывают об Иване Огарове?

– Да.

– Знаешь, что ни говори, это не дело – свою страну предавать!

– Действительно, это нехорошо… – буркнул Михаил Строгов, стараясь сохранять невозмутимость.

– Батенька, – продолжал Николай, – сдается мне, что ты как-то чересчур спокойно толкуешь об этом Огарове! Твое русское сердце должно подпрыгивать, едва заслышав это имя!

– Поверь, друг, я ненавижу его больше, чем ты когда-либо сможешь его ненавидеть, – сказал Строгов.

– Это невозможно, – заявил Николай, ну уж нет! Как только подумаю об Огарове, о бедах, которые он причинил нашей святой Руси, меня такое зло берет! Да будь он у меня в руках, я бы…

– И что бы ты тогда сделал, друг?..

– Думаю, я бы его прикончил.

– Я тоже, уж будь уверен, – спокойно отвечал Михаил Строгов.

Глава VII. Переправа через Енисей

Вечером 23 августа на горизонте показался Красноярск. Путь сюда от Томска занял восемь дней. Как Михаил ни старался, побыстрее управиться не удалось, в основном потому, что Николай мало спал. Поэтому никак не удавалось подстегнуть бег его коня, который в других руках мог бы одолеть это расстояние часов за шестьдесят.

К счастью, о вражеском наступлении пока не было ни слуху, ни духу. Ни один лазутчик не появлялся на тракте, по которому ехала их кибитка. Это выглядело достаточно необъяснимым: должно быть, какое-то важное событие помешало войскам эмира незамедлительно двинуться на Иркутск.

Такое событие действительно имело место. Новый корпус русских, наспех собранный в Енисейской губернии, двинулся к Томску, чтобы попытаться отвоевать город обратно. Поскольку войска эмира, сосредоточенные теперь в одном месте, оказались сильнее, русским пришлось отступить. Ведь под началом Феофар-хана, кроме его собственных солдат, были воины Кокандского и Кундузского ханства, в общей сложности двести пятьдесят тысяч человек. Такому полчищу русское правительство пока не могло противопоставить соответствующие силы. Похоже, отразить нашествие так скоро было не суждено, и ничто не могло помешать всему этому воинству обрушиться на Иркутск.