Третий берег Стикса (трилогия) - Борис Георгиев

— Встань, Алтын Бугаев, — сухо приказал Волков. Оказавшись лицом к лицу с живо вскочившим менялой, глянул сверху вниз в подкаченные глазки, полез за шиворот и вытянул перстень Дианы. Зрачки Бугаева съехали к переносице, хриплого дыхания некоторое время не было слышно, даже страшно за него стало, но потом банкир напугал Сашу ещё больше — рухнул на колени (капитан отпрянул от неожиданности), грохнул лбом об пол, и запричитал, хватаясь за штанины комбинезона Волкова: «Прости князь, холопа ничтожного, прости, что умышлял по скудоумию, прости прегрешения. Прости. Всё отдам накопленное, только прости».

«Это что ещё за клоунада?» — изумился Саша, отступая, чтобы уберечь штаны, но безуспешно. Как от него избавишься, если ползёт следом и, того и гляди, загонит в угол? «Но время не ждёт, этак я ничего не выясню, если буду с ним в пятнашки играть. Кажется, опять придётся орать, хоть и без того в горле першит после вчерашнего», — решил капитан и заорал, но не слишком рьяно, чтобы не сорвать окончательно голос:

— Прекратить! Встать! Сесть, я сказал! Да не на пол, а обратно на стул!

«Фу-у, кажется, получилось. Надо с ним полегче, чтоб в обморок не брякнулся»

— Алтын Бугаев, — пытаясь, насколько это было возможно, смягчить перехваченный голос, произнёс лже-князь, — вижу, вина твоя тяжела, но если покаешься — станет легче. Рассказывай, но помни: мне нужна правда, только правда и ничего кроме правды.

Пройдясь по комнате, Волков заметил — на дощатый пол легли косые солнечные четырёхугольники, разделённые решетчатой тенью.

— Правда, только правда и ничего кроме правды, княже, — с готовностью подтвердил Бугаев, держа руку у сердца, если там, куда угодила его ладонь действительно было сердце, а не желудок. — Спрашивай.

— Ты близко знаком с Кием?

— Да, княже, так уж вышло. Любой банкир с ним знаком, как же иначе? Не каждый, конечно, месяц Кий является самолично, чаще всего вместо него дракон приносит наместника, но бывает и сам Кий. Забирает камни и золото, взамен оставляет бумажные деньги.

— Что за дракон?

— Обычный дракон. Садится прямо у меня во дворе, для того и двор такой большой, чтоб ему приземлиться было удобнее.

«Ладно, это пока оставим. Будем считать, что дракон — просто летательный аппарат. Называют же они автомобиль медведем. Брось тратить время на пустяки, ближе к делу. Что бы я у этого ни разузнал, а Матвея всё равно нужно догнать».

— Куда направился твой сообщник? И как давно?

— На север, княже. Давно, тебе его уже не догнать.

— И всё-таки: как далеко он мог успеть отъехать?

— На двадцать одну версту.

«Всего-то? Хотя шут их знает, сколько в их вёрстах километров. Но откуда он?..»

— Откуда ты знаешь?

— Он, княже, сейчас на переправе у Гнилого Моря. Раньше, чем откроется переправа, никак ему на другой берег не попасть. Придётся-таки Гарику, паршивцу, там попариться до полудня, а то и позже, если задержится паромщик. Обыкновенно он не торопится.

— Чего ты приятеля своего паршивцем назвал? Вместе же работали.

— Потому что паршивец он и есть паршивец, — заявил меняла, аккуратно стукнув кулаком по колену. — Я его, щенка, подобрал полумёртвого, выходил, научил всему, что сам знал, человеком сделал и в люди вывел, и как он меня отблагодарил после этого? Избил, связал, ограбил…

— Ну-ну, — остановил его Саша. — Договорились же, только правду. Брось ломать комедию.

— Это вы называете комедией? Это трагедия, вот что это такое! Уговор был — оставить мне камень, вы думаете, он мне его оставил? Договаривались делить деньги поровну, и где теперь мои деньги? Всё забрал, паршивец, всё! У, с-сучонок, блохастый выродок! И камень, и деньги, и то, что в шкафах нашёл — всё выгреб! И вам же он тоже карманы обчи… Ох, прости князь! И хотелось бы, но не знаю как помочь тебе вернуть камни.

— Это не твоя забота. Скажи лучше, с чего вдруг он так с тобою? От жадности? Ведь не первого же меня вы… гм-м… обработали. Раньше-то он честно с тобой делился?

— Не было ещё никогда такого камня, — прошептал меняла, глядя на Волкова глазами кролика. — Чтоб его купить, никаких моих денег не хватит. А ты, княже, прости меня грешного, почём зря коробкой светил, а в коробке…

— Понятно, — с досадой прервал его Саша.

— Гарик как ненормальный сделался, когда ты, княже, изволил отойти ко сну. Да и я тоже, что греха таить. Сцепились мы с ним, но он моложе, сильнее. Избил, всё болит у меня. Связал, а напоследок, когда мешок на голову напяливал, сказал: дожидайся волкодавов, старый хрен, окружного как раз этот дурак… — ох, прости, князь, это он тебя так, а не я, — окружного, мол, он самый и завалил. Одной верёвкой, говорит, вас удавят. На меня, княже, тогда и нашло озарение. Вспомнил, что Арон говорил, понял: неспроста всё это. Пожаловал ты к нам не зря, и камни у тебя такие не зря. И на окружного руку ты осмелился поднять не просто так. Я Гарику это сказать пробовал, но во рту же кляп и на голове мешок. Послушал он как я мычу, посмеялся и ногой, паршивец, пнул на прощание, попал прямо в копчик. Больно, обидно. Ведь мальчишкой полудохлым его подобрал, выкормил, воспитал как сына родного. А он со мной как…

— Ну, хватит, — остановил Волков причитания Матвеева воспитателя. — Пора мне догонять твоего выкормыша. Ты, Алтын, сам виноват. Хочешь, скажу в чём твоя беда?

— Да, княже, — проговорил Бугаев. Оглядывался на ходу, искал способ поймать княжеский взгляд.

— Осторожнее, сверзишься с лестницы. Ничего ты по малолетству не понял из того, чему тебя учил Арон. Не те ценности накапливал.

— Не те? — искренне удивился меняла. — Какие же надо было?

— Сложно объяснять, дня не хватит. Некогда. Ты уже не молод, Алтын, в отцы мне годишься. Вспомни, хоть раз в жизни захотелось тебе что-нибудь сделать просто так, не из выгоды?

Стояли уже во дворе. Бугаев глянул на сияющий бок идола, уставившего в зенит острия рогов, прищурился, губы его сжались в линию, дрогнули.

— Судишь меня, — сказал он изменившимся голосом. — Осуждаешь. Правильно, думал о выгоде. Мальчонку того из выгоды подобрал, от волкодавов прятал тоже из выгоды. Конечно, княже, тебе виднее. Но возьми в расчёт, когда будешь подводить итог: не будь Алтына Бугаева, что станет с изгоями, которые южнее пролива живут? Не продаст Бугаев камни и золото Кию в Драконов День, останется им с голоду подыхать или гоям резать глотки. Как думаешь, княже, что они выберут? Вот и выходит: не волкодавы берегут глотки гойские, а бумажки Киевы. Выгода! Да не будь меня, видели бы изгои от Кия одни облавы. Волкодавы Киевы только и знают, что портить девок да обирать всех и каждого. А я… Да, княже, живу ради одной выгоды.

— Извини, — буркнул капитан Волков, стараясь не смотреть меняле в глаза. Это оказалось непросто сделать, Алтын с упорством достойным лучшего применения пытался поймать благосклонный княжий взгляд, бормоча к вящему Сашиному смущению: «Прости князь, прости меня подлого, скудоумного и корыстного». Нужно было положить конец отвратительной сцене, роль в которой эмиссара Внешнего Сообщества представлялась ему самому незавидной, поэтому он отошёл в сторону, жестом остановил менялу, желавшего пойти следом и глянул в зенит, где, как и следовало ожидать, висело сверкающее зёрнышко — старина «Улисс». Бессознательно проговорив привычные формулы, Саша включил консоль, активировал режим левитации, приподнялся ради пробы на метр и повернулся — проститься с Алтыном Бугаевым. Тот стоял на коленях, глядя на поднявшегося в воздух гостя истово.

— Прощай, Алтын, — сказал Волков, борясь с искушением скрыться с глаз, исчезнуть, раствориться в воздухе, чтобы избавиться от острейшего приступа стыда.

— Не оставь меня покровительством, княже! — со слезами в голосе попросил меняла.

— Не оставлю, — обещал Волков, втихомолку ругая себя последними словами, подхватил зрачками курсор и резко мотнул головой.

Сверкнул, прочертил золотую запятую, остался внизу идол Боса, холодная пощёчина воздушного потока отрезвила Волкова, заставила уменьшить скорость. Серый пятиугольник Алтынова двора прошёл косо под правой ногой и канул вместе с россыпью черепичных крыш. Осталась степь, рассечённая надвое ровной ниткой дороги, да горизонт в дымке; и не разобрать, есть ли действительно, или мерещится в струящемся мареве прямо по курсу спокойная водная гладь. Жмурясь и хватая ртом горьковатый, с запахом выжженных солнцем трав, холодный воздух, капитан «Улисса» скорректировал курс, — дорога едва заметно поворачивала к северу. Он следил за альтиметром, — выше пятисот метров подниматься не следовало, холодно, но и ниже опускаться нельзя, чтоб не наглотаться мошкары, подобно какой-нибудь ласточке, — но делал это неосознанно, будучи под впечатлением от разговора с банкиром. Думал покаянно: «Влез, как слон в посудную лавку, со своим уставом в их монастырь. Это люди, господин эмиссар. Живые люди, а не болванчики, для вашего удовольствия вдоль дороги расставленные. Грызутся друг с другом, но и цепляются друг за друга, чтобы выжить, а вы им кто? Суд всех инстанций и палач в одном лице? Кто вы такой, чтобы вводить в искушение, судить и карать? Кто дал вам право одному дарить, у другого отбирать? Скверны в мире предостаточно, вы решили от себя добавить ещё порцию? С барского плеча. Небеса красные и чёрные, каков клубок! Арон, белоглазые, изгои, банкиры, а ведь есть ещё гои, о которых известно, что нужно их защищать. Распутывайте, господин эмиссар, но упаси вас небо резать нити или тянуть за них сгоряча и без толку! Разбирайтесь в узлах, ищите связи, какие ведут наверх, к чудовищу этому Кию. Драконов День! Надо ж такое выдумать! Сверху вниз — бумажки, снизу вверх — стекляшки. Зачем? Похоже, придётся мне, чтобы понять, пройти с моими стекляшками снизу доверху. Найти бы их, вернуть… Ничего, никуда он с острова не денется. Как пролив подвернулся кстати — стоп, дружище, переправа пополудни. Но не умели бы вы, господин эмиссар, летать, не догнали бы его. Часов восемь туда пешком тащиться, не меньше, а времени уже — половина десятого. Что-то муторно мне — не то от вчерашнего угощения, не то от мыслей сегодняшних. И в горле что-то саднит, не продуло бы».