Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

В один из октябрьских дней мы занимались заготовкой дров и укладывали напиленные архимандритом дрова под навес за домом. Отец Пимен находился внутри, занимаясь выпечкой хлеба, который у него получался удивительно вкусным. Метрах в пяти от себя в кустах, к моему полному изумлению, я увидел невероятно красивую собаку с пушистым хвостом. Шерсть у нее была серая, а голова — как у овчарки, с маленькими острыми ушами. Мне показалось, что это чья-то заблудившаяся собака. У меня всегда с этой породой был хороший контакт, и я позвал ее:

— Собачка, какая ты хорошая, иди ко мне!

И тут я увидел глаза этого зверя: холодные, безжалостные глаза убийцы, смотревшие на меня как на жертву. Это были глаза смерти.

— Ах ты, гад какой! — вырвалось у меня.

Я нагнулся за камнем побольше, а этот «пес» стал медленно пятиться назад, показывая клыки. В глазах его горела ненависть.

— Да это же волк! — в голос воскликнули остолбеневшие ребята.

— Отец Пимен! Отец Пимен, хватай ружье, скорей сюда! Здесь волк! — закричал я, обернувшись к дому.

Начальник скита выбежал из двери с двустволкой и, не говоря ни слова, пальнул вверх сразу из обоих стволов и лишь потом спросил, осматриваясь: — А где волк?

Зверь лег на брюхо и по канаве быстро пополз в кусты. Пока архимандрит поправлял очки, волк исчез в лесу. Из всей этой истории страшно было не то, что он выскочил на нас так внезапно, а то, что в нем не чувствовалось никакого страха. Местные охотники рассказали нам при встрече, что о нападениях волков на людей они не слыхали, но на окраинах Псху волки, бывало, загрызали собак или ишаков. В этом мне пришлось убедиться в дальнейшем.

Приближалась середина ноября, а церковь на Грибзе еще не была достроена. Все братство вышло провожать нас с Адрианом до водопада. Там, быстро попрощавшись, ребята поспешили домой, так как хлынул ливень. Надеясь переждать непогоду, мы присели под пихты, где было сухо. Дождь стекал по густой хвое, как по черепице. Но холод все больше и больше проникал под одежду. Окрестности заволокло густым туманом, движение по тропе стало невозможным. Одежда отсырела, и нужно было что-то делать, чтобы не замерзнуть.

Наша палатка находилась на Грибзе. Поэтому между двух сосен мы быстро натянули веревку и сверху шалашом растянули полиэтиленовую пленку. Под непрекращающимся холодным дождем Адриан и я забрались внутрь и закрыли оба выхода нашего шалаша, придавив пленку камнями. Так мы пролежали в нашем убежище до вечера. В сумерках развели дымный слабый костерок, усиленно раздувая его походными ковриками, и, попив горячего чая с лепешками, которыми снабдил нас заботливый скитоначальник, снова забрались в спальники. Дождь продолжался всю ночь, и утро вновь встретило нас туманом и непрекращающимся шорохом дождевых капель о нашу полиэтиленовую крышу.

Так же однообразно прошел и второй день. Идти было совершенно невозможно из-за тумана, дождя и холода. Изнутри пленка покрылась паром от нашего дыхания, сгустившегося в большие капли, которые падали на нас при легком порыве осеннего ветра. Когда мы раздували дымящийся и чадящий костер, ветви пихт, пропитанные дождем, окатывали нас щедрыми потоками воды. Наша одежда окончательно отсырела, а в мокрых спальниках уже не было так тепло, как раньше. По ночам мы замерзали и грели друг друга спинами. Холодало все сильнее и сильнее.

Под утро меня разбудила странная тишина, в которой слышался тихий шорох. Я открыл глаза и первое, что увидел, — это белый потолок нашего пленочного сооружения, прогнувшийся под тяжестью снега.

— Адриан, снег пошел! — разбудил я своего товарища.

Снег нас обрадовал: все же это лучше, чем нескончаемый дождь! Наконец-то открылась возможность подъема на Грибзу. По мере подъема снега на тропе становилось все больше. Это начинало пугать. Он сыпался с неба и со всех веток, которые мы задевали нашими рюкзаками. Покрасневшие и негнущиеся руки начали сильно мерзнуть. Пока мы шли, движение согревало нас. Но как только мы останавливались, холод приближающегося вечера сковывал все тело. Оставалось только идти и идти вперед.

Если есть во мне что-то доброе, все это, Боже мой, Твое. А дурное во мне — это все мои заблуждения, возникшие оттого, что помыслы внушали мне, будто я, грешное существо, могу быть добр сам по себе, без Твоей неисчерпаемой благодати. Ближние наши, делящие с нами скорби мира, даны нам не для управления ими (да не будет сего!), но для спасения с ними и через них. Ибо они, по самой сути своей, являют нам истинный наш облик, раздробленный в невежестве нашем на безчисленные лики Божественного бытия.

ТРУДНАЯ ОСЕНЬ

Пока мы пребываем вдалеке от Бога, мы тем не менее все же находимся к Нему ближе, чем к самим себе. Ибо дух человеческий без Бога не может постичь глубины свои и остается в неведении о самом себе, в то же самое время понимая, что Бог есть, и испытывая скорби от того, что не знает, где Его искать. Поэтому возможность познать Бога и самих себя открывается лишь тем душам, которые утвердились в свете Христовом и просветились им.

Господь заповедал нам возделывать в поте лица землю нашего сердца, тяжкими трудами искоренять на ней волчцы и тернии дурных помышлений, сеять в нее слово Христово и получать плод благодати, обильный и приносящий сторицей небесные блага нашей душе. Поистине, Господи, в поте лица своего…

Мокрый снег сыпался с низких тяжелых облаков, с колючих пихтовых лап, с веток кустов, пропитывая холодной водой наши штормовки, которые тут же начали обледеневать. На знакомой буковой поляне снега оказалось уже по щиколотку, и он продолжал валить сверху большими хлопьями. Холод становился все сильнее. Смеркалось. Мы с Адрианом дрожали и начинали замерзать.

— Адриан, разводи костер, а я буду ставить палатку! Если не сможем развести огонь, мы пропали! — сведенными от холода губами сказал я.

Мой верный помощник молча начал обламывать с пихт сухие веточки и под провисшей от снега пленкой взялся разводить костер. Времени и сил смотреть на то, разведет он костер или нет, у меня уже не было. Я замерзал, пальцы теряли последнюю чувствительность.

Полотнище палатки смерзлось, и веревки сделались ледяными и твердыми. С трудом я развернул палатку, но, когда принялся ее устанавливать, руки перестали слушаться. Зубами я распутывал смерзшиеся веревки и непослушными, окостеневшими пальцами завязывал их за камни, приваливая другими камнями, припорошенными снегом. Когда я установил палатку, силы оставили меня.

«Если Адриан не развел огонь, мне конец…» — пронеслось в голове. Я оглянулся: из-под тента вился дымок, и показались языки пламени.

— Адриан, какой ты молодец! — воскликнул я, обнимая своего друга. — Слава Богу, теперь мы останемся живы!

Мы просушились у жаркого огня и отогрелись, заодно поджаривая на костре кусочки теста, наколотые на тонкие ветки. Выпив горячего чая, мы повеселели, и даже мороз уже не пугал нас. Согрев у огня спальники, мы забрались в наш матерчатый домик и, прижавшись друг к другу спинами, заснули.

Проснулся я оттого, что палаточный тент навалился на меня, не давая дышать. Лишь спустя некоторое время, спросонок, я догадался: нас заваливает снегом. Руками я принялся сталкивать изнутри снег с палатки. Проснулся мой сосед:

— Батюшка, что случилось?

— Снег, Адриан, снег давит на палатку! Сбивай его…

В течение всей ночи до утра нам приходилось неоднократно сбивать снег. К рассвету мы оказались разбитыми и усталыми от нескончаемой борьбы со снегопадом.

И все же яркое солнце словно влило бодрость в наши сердца! Утро предстало сказочно красивым. Лес от свежевыпавшего снега переливался радужным сиянием. Небо очистилось и наполнилось трепетным светом. На вершине Чедыма развевались белые стяги снежных шлейфов, раздуваемые сильным ветром. На целомудренной, нетронутой белизне поляны под тентом вскоре запылал костер, и к нам пришло рабочее настроение. Мы расчистили от снега заготовленные бревна на пол и чердак, чтобы они обсохли, и начали тесать из них доски. Весь день мы согревались горячим чаем у костра.

Наступившая ночь устрашила нас морозным звездным небом. Палатка покрылась наледью. Пришлось с головой укрыться в спальник и согреваться своим дыханием. Но постепенно, за неделю, ясные солнечные дни прогрели долину. Снег таял на глазах, и вскоре лес освободился от него, лишь вершина Чедыма слепила глаза яркой белизной, отражая солнце. За это время нам удалось полностью заготовить доски для церкви и кельи. С водопада мы принесли последний запас продуктов, а я, сильно измучившись, притащил железную печь и трубы. Тяжелым острым углом печи я отбил себе поясницу, что сказалось впоследствии непрекращающимися болями в позвоночнике. Тем не менее радость не покидала сердце: церковь на глазах принимала законченный вид. Распаковав последние пачки пластика, мы начали перекрывать крышу. Когда эта работа закончилась, красота горной церквушки словно преобразила поляну и нас самих.