Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

После этой первой встречи соседи всегда разбавляли для меня чай кипятком.

К весне они стали поговаривать об исповеди, а затем поисповедовались у архимандрита и причастились на нашей литургии. После причащения Илья Григорьевич выбросил в реку все свои сигаретные пачки, совершенно бросил курить и стал нашим лучшим другом на Решевей. Он часто рассказывал о заповедных уголках и тропах в окрестностях нашего хутора, о старых монахах, которых знал лично. Часть монахов из Ново-Афонского монастыря в тридцатых годах прошлого века жила на Решевей, часть — на хуторе Санчар под горой с названием Святая, где русским солдатам в начале века было видение Божией Матери. Несколько общин монахов жило в пещерах на Пшице, куда мы с большим интересом всем братством ходили в последующие годы.

Наиболее впечатлил меня рассказ старого охотника о иеромонахе Пимене и его послушнике, которых Илья знал лично, еще будучи мальчишкой. Эти двое подвижников жили совсем уединенно в глухом лесу под Шапкой Мономаха — удивительно красивой вершиной в одном из ущелий неподалеку от Решевей. Когда отряд НКВД окружил Псху и устроил облаву с собаками на монахов, перекрыв все перевалы, местных жителей насильно заставили прочесывать лес.

Отец Пимен и послушник, стоя на поляне и видя себя окруженными, в последний надежде подняли руки к небу и начали молиться. На глазах у всех людей они исчезли. Командир отряда в ярости заставил бойцов и деревенских помощников обыскать каждый камень и куст, но монахов нигде не нашли. Дотемна рыскали по лесу чекисты, но все было тщетно. Тогда начальник снял оцепление и, раздосадованный, увел отряд на Псху. Некоторые из людей остались, любопытствуя, чем все закончится. К своему изумлению, они увидели на той же поляне молящихся отца Пимена и его послушника… В пятидесятые годы престарелый монах с послушником уехали в Россию. Илья Григорьевич доверительно обещал мне показать остатки их кельи и сундучок с книгами, который монахи оставили в маленьком гроте. А пока наша дружба становилась все более и более прочной.

Спасение рождается в нас благодатью Твоею, Господи, и не творится нашими личными усилиями, ибо тщетно люди уповают на способности свои, пытаясь вырвать силой у Тебя свое спасение. Повернись к Господу, душа моя, выйди из тьмы своего высокоумия, ибо лишь смиренная душа становится безбрежностью умного покоя, в котором сияет Твой Пресвятой Лик, Господи Боже мой.

ПАСХА

То, что я живу, не есть моя истинная жизнь, Господи, потому что окутан я плотной завесой небытия, в котором нет для меня никакой жизни. Действительная жизнь лишь дремлет во мне под плотными пеленами моего эгоизма. Пробуди меня, Иисусе, среди сияющих пространств Твоего безсмертия, где нет ни малейшего следа эгоистической привязанности к тьме моей, ибо истинная жизнь и есть Ты, Христе мой.

В воздухе повеяло сырым, подтаявшим снегом. С моря потянуло первым теплом. Жизнь заговорила языком весенних дождей и запахами набухших ольховых почек.

Приближался Великий пост и вместе с ним — трогательно-нежный март. На вербах мягкой охрой загорелись пушистые сережки, на кустах лозняка покраснели верхушки ветвей, запахло сырой свежестью, принесенной теплым ветром с далекого моря. Снег потемнел и раскис. Лишь под вечер тропинки твердели, прихваченные легким морозцем. Сердце тихо волновалось от ощущения первого солнечного тепла и от ослепительного вида белых кучевых облаков, поднимающихся все выше и выше над Бзыбским хребтом.

Продукты подходили к концу, и отец Пимен начал готовиться к отъезду в Лавру. К нему присоединились и все наши трудники, захотевшие проведать своих близких. Соловецкого послушника начальник скита тоже взял с собой. С моим другом мы договорились встретиться после Пасхи в Сухуми, когда братья, вместе с архимандритом, приедут поездом из Москвы. После теплых прощаний они улетели рейсовым самолетом в Сухуми. Я закрыл, грустя и радуясь, калитку, над которой сияла литая Иверская иконочка Матери Божией, врезанная моими руками в дугообразную перекладину. Грустил потому, что жаль было расставаться с хорошими близкими людьми, и радовался оттого, что остался один и мог вволю молиться среди любимых гор, лесов и безконечного синего неба.

Одному Тебе доверю дум ненастье,Неизменно кроткий мой Господь.Вот и слива расцвела на счастьеИ, как счастье, по лугам бредет.

Серых склонов перевальный брустверВновь захвачен приступом весны.В сорок лет невольно будешь грустен,Вспоминая отрочества сны.

Я согласен стать Твоим бродягойВсех непройденных ущелий и ручьев.Схорони меня под старою корягой,Лишь душе верни Свою любовь!

Но долго пробыть в уединении мне не удалось. На Страстной седмице приехал на лошади Василий Николаевич и от имени всех верующих попросил меня отслужить в селе Пасху и заодно поисповедовать всех желающих. Мы договорились с пчеловодом, что пасхальную службу проведем в их доме, а исповедь сделаем в пятницу и субботу. За два дня до Праздника я отправился по весенней тропе на Псху в подряснике, епитрахили, со Святыми Дарами на груди и с рюкзаком за спиной, в котором лежали служебные книги. Апрельское утро было согрето мягкими лучами солнца, наполнено голосами птиц и напоено запахами молодой листвы и свежей зелени.

Идя по тропе, я часто останавливался в восхищении: могучая река плавным поворотом пересекала широкую долину с белоствольными буками и каштановыми лесами по ее обрывам. Прибрежные поляны пестрели россыпями первоцветов и подснежников. С четками в руках я подолгу стоял на лужайках, открытых ласковому весеннему ветру, и с благоговением к дивному миру Божьему молился — то молча, то вслух, не в силах удержать восторг от созерцания этой красоты. И все же волнение и робость перед встречей с верующими на Псху не покидали меня. Ведь некоторые из них еще помнили старых монахов, пред которыми я благоговел и не держал даже в помыслах сравнивать себя с ними. Имея за плечами неоконченную семинарию, я не представлял, какие у нас сложатся отношения с верующими, которые на голову выше меня. Получится ли у меня Пасхальная служба? К сожалению, петь я не умел и еще путался в последовании богослужений, а народ на Псху, как я успел заметить, — знаток в службах и поет какими-то своими странными гласами. Справлюсь ли я? В общем, сомнения одолевали меня…

На исповедь пришло очень много людей. Большинство из них я видел впервые. Все они были крещены с младенчества. Некоторые в суете утратили ревность к молитвам и постепенно охладели в своей вере, так как церковь на Псху еще в тридцатые годы разрушили коммунисты, а ближайший храм находился в Сухуми. Но тем не менее среди них я увидел глубоко верующих людей, которые являлись чадами очень известного почившего старца Саввы из Псково-Печерского монастыря. Кроме того, спустились с горного хутора две старушки-сестры Мария и Настя, бывшие странницы, жившие в уединении со своим братом. Они удивили меня тем, что неожиданно оказались большими почитательницами отца Кирилла, которого посещали несколько раз, когда он приезжал в Сухуми к нашей матушке Ольге и диакону. Они сразу взяли с меня обещание посетить их хутор, расположенный в семи километрах от Псху в верховьях одного из ущелий. Одна старица была чадом епископа Зиновия, Глинского старца, скончавшегося в Тбилиси.

Хотя Пасхальное богослужение мы назначили на ночь, народу в дом набилось очень много, так что к двенадцати часам ночи часть людей стояла в смежной комнате, в окна с улицы смотрели незнакомые лица. Василий Николаевич получил обязанности пономаря, а его жена, обладая хорошим голосом, пела на клиросе. К полуночи суматоха стояла великая. Пока в большой комнате читали Деяния, а затем пели Пасхальную полунощницу, мне пришлось исповедовать тех, кто не попал на исповедь в предыдущий день. Наступило время начинать Пасхальную службу, а я уже охрип и волновался.

— Дорогие братья и сестры! — обратился я к присутствующим. — Чтобы все было чинно и благопристойно, сделаем так: вот здесь, у стола с книгами, у нас небольшой клирос. Так пусть наши певцы и поют, а все остальные пусть слушают и молятся! Хорошо?

— Нет, мы все хотим петь! — выступила вперед бойкая странница. Ее поддержало множество протестующих голосов. — У нас всегда все пели!

— Ну ладно, как хотите… — смирился я. — А службу знаете?

— Знаем, знаем! — зашумели все.

Да, такой Пасхи я себе даже представить не мог: на каждое прошение ектиний все собрание верующих громогласно отвечало «Господи, помилуй!» Херувимскую песнь пели, кажется, все, от мала до велика. Я словно попал в какую-то древнюю христианскую церковь, о которой лишь читал в Церковной истории. Благодать, казалось, плавала в воздухе вместе с ладанным дымом. Когда после Слова святителя Иоанна Златоуста началось праздничное христосование, слезы выступили на моих глазах. От возгласов «Воистину воскресе!» дрожал весь дом. Слава Богу, Святых Даров оказалось достаточно и всех удалось причастить. Несколько частиц я оставил для больных, к которым намеревался отправиться днем.