Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль - Сергей Владимирович Анисимов

Убедившись, что все возможное уже сделано, командир линейного крейсера оставил боевую рубку и направился в медицинский блок. Расположенный в центральной части корабля, он был хорошо защищен. Прикрытый с бортов поясом и 90-миллиметровой броневой палубой сверху, он не пострадал, хотя все подходы к нему были загромождены искореженным железом.

Оба лазарета и изолятор были забиты тяжелоранеными; в зубоврачебном кабинете, превращенном в операционную, врачи в который уже раз за последние две недели производили одну операцию за другой. Ампутаций почти не было: британские снаряды давали крупные осколки, убивавшие человека на месте или отрубавшие конечность, больше было ожогов и переломов.

Постояв за спиной ни разу не обернувшихся к двери хирургов, командир тихонько вышел. Ему самому как никогда был нужен врач, но требовавшийся разговор был делом не одной минуты, и для него явно было не время.

Узел 9.2

24 ноября 1944 года

«Кронштадт» плавно и не спеша раскачивался в кильватере у линейного корабля, идя к берегам Шпицбергена. Ветер по-прежнему исключал всякую возможность применения авиации, море было покрыто белыми валами, среди которых было нереально углядеть перископ, но тут уж ничего не поделаешь.

Оставив за себя на мостике одного из немногих уцелевших после двадцать второго ноября строевых старших офицеров, способных управлять крейсером, Иван Москаленко спустился в командный пост связи и выслушал по телефонам доклады командиров боевых частей – все как обычно. Из бронированной ямы он прямым ходом направился к себе в каюту, запер дверь, которую тут же закрыл спиной часовой, и набрал еще один телефонный номер.

Прошло уже шесть часов после боя, и держать все накопившееся в себе командир уже не мог, это сводило его с ума. Первый раз в жизни ему требовалось с кем-то поговорить. Голова раскалывалась от боли, и Москаленко высыпал себе на язык вынутый из нижнего ящика стола порошок пирамидона в вощеной бумажке, запив его остатками холодного чая.

Коммутатор соединил его с медблоком.

– Дежурный санитар матрос Кузякин.

Незнакомый голос не отличался особым почтением в интонациях, и капитан первого ранга с трудом подавил в себе вспышку раздражения.

– Вот что, матрос Кузякин, говорит командир корабля. Старший врач сейчас свободен?

«Только позволь себе фамильярность, – подумал он. – На губе насидишься, если вернемся».

– Виноват, товарищ командир, сейчас сбегаю узнаю.

Матрос положил трубку, и в мембране действительно послышались топот ног и хлопок двери.

Москаленко усмехнулся и отвел от уха черную пластмассовую трубку, проведя зачем-то пальцем по узору дырочек. «Бегом, – подумалось ему. – Вот так-то лучше».

– Старший врач майор медслужбы Раговской…

Голос принадлежал уверенному в себе человеку средних лет, и от него сразу становилось спокойнее. По тембру нельзя было точно угадать возраст, слишком большая усталость маскировала интонации. Москаленко представил себе знакомого усталого доктора с трубкой в руке, и сердце сбавило темп, уже не так выплясывая по грудной клетке.

– Вадим Петрович, можно к вам подойти?..

– Иван Степанович? Подходите, конечно, прямо сейчас.

Старший врач посмотрел на часы и вздохнул. Последние несколько операций его добили, и спать хотелось смертельно.

Через десять минут он встретил капитана первого ранга у входа в медблок. Тон был выбран безошибочно, командир пришел к нему на этот раз не как к подчиненному, а как к врачу, уж это он мог определить сразу.

Тихо пройдя через заставленную койками амбулаторию и сделав знак дежурившему врачу садиться, Москаленко задержался на секунду, встретившись взглядом с молодым матросом или старшиной, до подбородка укрытым одеялом. Тот лежал совершенно неподвижно, бледный, с темными кругами вокруг глаз.

– Что с ним? – не повышая голоса и не оборачиваясь, спросил командир.

Этого матроса он не узнавал, да, впрочем, это было и невозможно – запомнить лица тысячи с лишним человек.

Ответ врача был таким же тихим:

– Старшина, артиллерист, по-моему. Проникающее ранение нижней части груди справа. Большая потеря крови, гемоторакс, травматический шок. Прооперирован пять часов назад, с резекцией нижней доли… Впрочем, это не так важно. Печень не повреждена, перелили много крови. Сейчас давление почти в норме, в сознании. Оперировали Ляхин и Ивашутин, надеемся, что все кончится удачно.

Молча командир похлопал раненого по плечу, тот вымученно попытался улыбнуться.

Доктор понял и шепнул:

– Пройдемте лучше в рентгенкабинет, это левая дверь. Там пусто.

В рентгенкабинете было тихо и темно, громоздкий аппарат поблескивал за полукруглым барьером металлическими трубками и накладками. Войдя, Москаленко огляделся вокруг: со дня укомплектования крейсера он был здесь только один раз.

– Вас что-то беспокоит, Иван Степанович, я вижу.

Под пристальным взглядом врача каперанг несколько смутился.

– Да вы садитесь, пожалуйста, вот кушетка. Здесь нас никто не потревожит, рассказывайте, что с вами.

– Да не то чтобы я заболел… Голова вот разве что. И сплю плохо. Трое суток уже не сплю, а так, мучаюсь. Худо мне…

– Знаете что, – Раговской взял командира за подбородок, повернув к себе его голову, и внимательно посмотрел в зрачки, – ложитесь-ка вы лучше вот так. Ноги выпрямите, китель можете расстегнуть.

Он принял фуражку и, откинувшись на низкой табуретке, положил ее на столик с негатоскопом, усыпанный ворохом рентгенограмм.

Включив клиническое мышление на максимальные обороты, все в этой жизни повидавший врач уже прокручивал в голове десятки возможных ходов, выбирая подходящую тактику ведения беседы. Мягким, внушительным голосом он начал задавать малозначащие вопросы о ритме болей, их характере и возникновении, измерил пульс и давление, послушал сердце.

Проведя пять минут в спокойной и тихой обстановке, Москаленко начал дышать глубже и спокойнее, мышцы его расслабились, и он без эмоций воспринимал проводимые несложные исследования. Постепенно он начал отвечать на наводящие вопросы. Да, груз ответственности давит так, как не бывало никогда; боится, что не выдержит. Начал опасаться за свой разум, все время напряжен, мышцы сводит. Сердце колотится, раньше такого не было. Бой провел жестко, каждую секунду отвечал за свои поступки, а кончилось – и затрясло, пот холодный.

– Я не понимаю… Эти люди… Вот любой человек – обычный, он целует жену, ребенка на коленке качает, пьет пиво после работы. Он нормальный! Но его призывают, проходит два месяца – и он с хэканьем рубит такого же, как и он, человека саперной лопаткой! Штыковой бой – это до чего же нужно дойти, чтобы колоть человека штыком, рвать его горло… Да и мы не лучше: мы поворачиваем рубильник, и почти на сорок километров летят три тонны легированной стали. Это даже не мы делаем, автомат замыкает цепь стрельбы под командой гироскопа! Мы как бы ни при чем! За пять минут мы прикончили этот британец, а на нем