Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

полноправие. Мы предупреждали против партийного дробления на выборах и против полного их бойкота. Тут мы имели в виду партию Бунд, которая не только решила бойкотировать выборы, но и поручила своей виленской организации мешать нашей избирательной кампании. Бундисты врывались в наши публичные собрания и производили там обструкцию; от нее больше всего страдал мой терпеливый сосед Борис Гольдберг, который руководил этими собраниями, так что пришлось заменить публичные собрания закрытыми. Я осуждал эту уступчивость насилию и извинял ее только тем, что «избиратели-цензовики вправе быть трусами».

В этот момент борьбы русских евреев за эмансипацию меня сильно тянуло к работе над историей эмансипации западных евреев, но я в третьем томе своей «Истории» еще не дошел до французской революции. В сентябре я с жаром принялся за последние главы предреволюционной истории и писал непрерывно до начала октября. Я уже воображал, что научился искусству «стоя на вулкане современности, вникать в прошлое и изображать его», и мечтал о скором приступе к тем главам, где я сумею показать современникам, как их предки боролись за свободу в революционные эпохи. Но тут «вулкан», на котором я стоял, стал извергать пламя. Разгорелась всероссийская забастовка, приведшая к перевороту 17 октября.

В течение недели мы были отрезаны от мира: поезда железной дороги не шли, и мы сидели без газет, без писем, не зная, что делается в других местах. А делалось в эти дни многое и страшное. Приказ генерала Трепова{410} «Патронов не жалеть!» для расстрела революционеров применялся по всей России. В Вильне первая кровавая стычка произошла 16 октября. Во время проезда губернатора Палена{411} по переполненному народом Георгиевскому проспекту возле его кареты грянул выстрел — неизвестно, со стороны ли революционера или полицейского провокатора. Тотчас полиция и солдаты стали стрелять в толпу. Было несколько убитых и много раненых, преимущественно евреев. На другой день мы торжественно хоронили первую группу убитых. Необычайный вид имела Вильна в день 17 октября. С утра около еврейского госпиталя на Завальной, откуда предстоял вынос убитых, собирались депутации от разных обществ с венками, на которых красовались революционные надписи вроде: «Жертвам полицейского произвола» или «Жертвам самодержавия». Огромная толпа запрудила улицы. Я шел в депутации Союза полноправия. Сначала губернатор велел расставить по улице полицейские отряды и цепи войск, так что опасались столкновений. Но вдруг произошло нечто странное: полиция и солдаты исчезли, даже обыкновенные полицейские посты были сняты. «Начальство ушло», как во многих городах в те дни. Торжественная процессия из нескольких десятков тысяч человек двигалась по улицам, где по случаю всеобщей забастовки все магазины были закрыты, по направлению к еврейскому кладбищу на Заречье. У могил говорились пламенные речи. Шмарья Левин говорил от имени общины; представители левых партий, Бунда и других, говорили с резкостью людей, только что вышедших «из подполья», с призывами к немедленной революции. Только к вечеру вернулись мы домой, и всех нас томил вопрос: что готовит нам завтрашний день?

Утром 18 октября, сидя в своем кабинете, слышу звонок и затем шум нескольких голосов в передней. Вбежали Ш. Левин, братья Гольдберги и еще кто-то с радостным криком: конституция! Они принесли первую весть о манифесте 17 октября{412}. Царь дал народу все гражданские свободы и законодательную Думу с всеобщим избирательным правом. Был ясный полдень, совсем не осенний, когда я вышел на улицу. На углу Завальной и Трокской толпился и шумел народ. Встречались знакомые с радостными лицами и приветствиями. Встретил д-ра Кантора, и мы обнялись; вспомнили начало 1881 г. в Петербурге, когда мы ждали конституции и дождались погромов. Мы еще не знали, что и сейчас был дан сигнал к погромам по всей России. Меня тревожили сомнения. В этот день я записал: «Неужели близко осуществление мечты, которую в течение четверти века убивал каждый день? Неужели мы накануне настоящего конституционного строя?.. С нетерпением жду текста телеграммы (о манифесте) и вообще телеграмм и газет, если сегодня-завтра прекратится всеобщая забастовка».

Прошло еще несколько дней в состоянии изолированности от всего мира, так как железнодорожная забастовка еще продолжалась. Мы не знали о тех ужасах, что творились по всей стране вслед за объявлением манифеста, когда на арену выпустили зверей из «черных сотен». Вильна еще была в руках красных. Армией бундистов командовал молодой энтузиаст из иешиботников Девенишский (Вайтер по литературному псевдониму){413}. 20 октября состоялось в городской Думе собрание гласных вместе с делегатами от всех обществ и союзов. Были и наши от Союза полноправия. Отцам города, полякам и русским, пришлось выслушать революционные речи ораторов левых партий, ставших на несколько дней хозяевами положения. Разгорелись страсти, спорили, голосовали политические резолюции. Я ушел с головной болью, не дождавшись очереди своего слова, и не помню, чем дело кончилось. 21 октября наконец прекратилась забастовка железных дорог, и мы с часа на час ждали поездов с почтою. В ожидании я записывал кое-что из местных впечатлений: «Манифест о свободах использован широко в смысле свободы собраний. Шумит социалистическая волна, затопляя конституционную основу. Кричат о господстве пролетариата и о демократической республике... Свободная Россия! Неужели это не кратковременный эпизод, за которым последует реакция? Немой народ заговорил, рабы сбросят оковы, если захотят. Быть свободным — трудное искусство для воспитанных в школе рабства...»

Едва я дописал эти последние строки, оказавшиеся, к несчастью, пророческими, как послышался крик с Завальной улицы: стычка войск с демонстрантами, убитые и раненые. Очевидно, «начальство пришло». Тут же вбежал к нам вестник с сообщением, что получены телеграммы о погромах в Киеве, Одессе и других городах. То была первая весть о страшных октябрьских погромах. За нею последовали новые события, убедившие нас, что погромная волна затопила почти всю черту оседлости с 18 октября, тотчас после объявления манифеста. Уже 25 октября мне пришлось продолжать свои наблюдения о «свободной России» в таком тоне: «Свободная Россия и одолевающая ее варварская, рабская, кровожадная Россия! Небывалая кровавая контрреволюция, пред которой бледнеет Вандея, — и кто же ее главные жертвы? Евреи. Дни 18–25 октября — сплошная Варфоломеевская ночь, и она еще не кончилась».

В Вильне мы ждали погрома со дня на день и решили принять меры. По инициативе нашего отдела Союза полноправия было созвано совещание членов общинного правления и всех общественных организаций для обсуждения плана предупреждения погрома и подготовления самообороны на случай, если он вспыхнет. Весь субботний день и вечер 22 октября прошли в совещаниях, где участвовали и представители христианских обществ. Помню этот тревожный день. Мы сидели в