Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х - Борис Владимирович Дубин

Заславская с Грушиным, естественно, позвали Леваду, а Левада уже позвал нас, чтобы стать отделом теории. Шли мы туда, чтобы выработать теоретическую концепцию: что это за общество, в котором мы живем, как его можно изучать — и, в частности, изучать с помощью опросов общественного мнения. Это не было очевидным, потому что на Западе способы работы, способы изучения общества, технологии и методологии, давным-давно разошлись. Люди, которые там проводят электоральные опросы, представляют только это направление; у людей, которые проводят маркетинговые опросы, свое направление. А социология там занимается другими вещами. Может быть, социологи иногда пользуются данными опросов общественного мнения, полученными у хороших служб, но это вполне самостоятельная вещь.

Руководство центра, а потом все больше и больше Левада и мы, группа наиболее близких к нему людей, стали вырабатывать модель, в которой соединяются качественные опросы, фокус-группы, маркетинг, большие репрезентативные общенациональные опросы с концептуальной работой и все-таки с анализом, обобщением полученных данных относительно целого ряда вещей. Что за экономические отношения в этой стране, что за политическая культура и как работают основные институты? Каково отношение людей к власти, как выстраиваются повседневные отношения людей друг с другом? Каковы представления о прошлом, какие существуют взгляды и предчувствия относительно будущего? И так далее. То есть самый широкий круг вопросов, относящихся практически ко всем институтам общества и более или менее ко всем уровням и формам жизни людей у нас в стране. Может быть, за исключением бомжей или заключенных в лагерях: этого не позволяли условия работы. Все-таки мы базируемся на том, что работаем с людьми, которые где-то прописаны. Конечно, у нас были в разовом порядке специальные программы, когда мы обращались не к бомжам, но к людям, близким к состоянию «без определенного места жительства». Но в принципе мы работаем с людьми, которые прописаны, работают, и опрашиваем в основном их.

Боря, когда вы пришли во ВЦИОМ, еще никто не умел эту фабрику создавать. Опросы, конечно, и до этого существовали. Но чтобы эта машина все время крутилась, как в фирме Гэллапа, — постоянный мониторинг, постоянные исследования — такого у нас не было. Как все у вас начиналось? Тем более что когда вы пришли, то хотели заниматься преимущественно теорией. Как вы пришли к тому, что нужно создавать вот эту систему?

Видишь ли, создание системы шло параллельно всему остальному. Это возлагалось на Бориса Андреевича Грушина, у которого уже был опыт и наработки, а начиная с 1960-х годов — и концепции создания службы изучения общественного мнения. Он пытался это делать при «Комсомольской правде» и некоторое время делал. У него были люди, занимающиеся методикой и техникой опросов, был опыт их проведения, в частности в свое время известный проект «47 пятниц». Он смог таких людей привлечь по своим дружеским и профессиональным связям. А Татьяна Ивановна Заславская брала на себя в большей мере отношения с внешним миром и формирование внутренней исследовательской политики.

В принципе идея мониторинга только еще возникала, под ней не было организационной базы. Собственно, мониторинг начался уже в 1990-е годы, когда мы получили по гранту деньги от фонда «Культурная инициатива», была разработана программа мониторинговых опросов, начал выходить опирающийся на данные этих опросов регулярный бюллетень мониторинга. Сначала наш журнал, который называется теперь «Вестник общественного мнения», вообще не был журналом — скорее бюллетень определенного типа исследования.

То есть там статей не было?

Статьи были, но они готовились по результатам мониторинга. Сам мониторинг можно представить как поезд из нескольких вагонов. В бюллетене мы разобрали эти вагончики. Каждый автор взял на себя какой-то один вагончик и описывал те данные, которые были получены по этой части: настроения людей, экономическое поведение, отношение к власти, доверие к Горбачеву и т. д. Сначала мы их думали чаще выпускать — в первый год выпустили то ли восемь, то ли девять номеров, — а дальше перешли на шестикратный выпуск.

Тогда существовала огромная жадность до этих цифр. Ведь до этого был вакуум, который вы начали заполнять. А людей и организаций, которым интересно было, что же, собственно, происходит, в это время было много?

Наверху были заинтересованы, хотя ревниво относились к этим данным. Свой интерес был у ВЦСПС, который все время присоединялся к попыткам очень жесткого номенклатурного давления: происходили всяческие наскоки и наезды на Заславскую и Грушина. Делались попытки подорвать значение наших исследований и даже «зарыть» весь этот проект. Потому что там, наверху, уже шла борьба по своим причинам и поводам, а мы оказались одной из карт в этой борьбе. Естественно, нам это положение не нравилось. Мы старались переходить на самостоятельное существование, что и стало складываться в 1990-е годы: примерно с 1992-го по 1993 год, когда мониторинг встал на ноги, когда для его проведения появились регулярные деньги, мы стали проводить большие исследования, в том числе с зарубежными участниками. Под них тоже давались деньги, на которые мы могли существовать. Вклад государства в наше существование становился все меньше и меньше, пока фактически мы не стали жить на вольных хлебах, хотя долгое время (до 2003–2004 годов) числились государственной организацией.

Если говорить, с какой стороны был действительно очень большой запрос, то это со стороны средств массовой информации — газет, радио. Просто огромный!

Неожиданно и вы сами проснулись знаменитыми. До этого вы были известны в очень узких кругах, а тут ваша известность стала гораздо шире.

Да, что-то в этом роде. По крайней мере, у людей моего поколения, у моих коллег, вместе с которыми я пришел сюда, не было никакого опыта существования в публичном поле. Мы в тонких журналах, в газетах, тем более в толстых литературно-художественных журналах, на телевидении, на радио никогда не выступали, поэтому опыт конца 1980-х и начала 1990-х годов в этом смысле был чрезвычайно опьяняющим и давал жуткий эйфорический подъем. Кто-то скептически к этому относился и только со временем вошел в это дело, кто-то сразу кинулся с головой во все это хозяйство, но включенность была очень сильная. У меня, по крайней мере, точно. Да, вероятно, у всех остальных тоже — было лишь некоторое различие в градусах этого кипения.

Желание включиться во все это: в исследования, в ответы на запрос со стороны самых разных инстанций, организаций, людей — это нам казалось чрезвычайно важным. Особенно важным казалось то, что мы не работаем на кого-то одного, а принимаем во внимание постоянно увеличивающееся разнообразие. Как потом оказалось, этот эффект рождения общества на наших глазах был довольно кратковременным и почти что «беспоследственным».