Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

которых конфликт труда и капитала был особенно острым, создать государственные органы наблюдения за производством, а некоторые заводы полностью национализировать. Через неделю состоялась его (Коновалова) отставка…»[2495].

В этих условиях все более нарастающей разрухи, закрытия средних и крупных предприятий (Гр. 11), проявилась еще одна отличительная особенность Русской революции, которая выразилась в феномене стихийной «рабочей национализации». На истоки этой особенности, задолго до мировой войны, в начале ХХ века, указывал фабричный инспектор А. Клепиков, который обратил внимание на бессознательно исповедуемые рабочими идеи «государственного социализма». Рабочие «самого консервативного образа мыслей», «задолго до всяких забастовок» высказывали убеждение, что «фабрикант не имеет права закрывать свою фабрику», а «если он плохо ведет свое дело, фабрика отбирается в казну»[2496].

Эта особенность находила под собой прочную почву в той роли, которую занимало государство в развитии российской промышленности. В России, указывал на эту особенность Р. Мантинг, «государство было исключительно важным фактором экономической жизни, по европейским или североамериканским стандартам — прямо-таки чрезвычайным»[2497]. Российское «государство, — подтверждал Т. МакДэниел, — в значительной мере узурпировало ту роль, которую в Англии играли предприниматели»[2498].

И даже по сравнению с Германией, по словам В. Мау и И. Стародубровской, российская промышленность находилась в значительно большей зависимости от государства[2499]. «Не подлежит никакому сомнению, — констатировал этот факт в 1900-м г. М. Туган-Барановский, — что крупное производство возникло в России под непосредственным влиянием правительства»[2500]. Можно даже утверждать, что своим появлением российская промышленность была обязана не столько частной инициативе, сколько целенаправленной государственной политике[2501].

«Рабочая национализация» начала охватывать промышленность уже в апреле 1917 г.: «Техническая часть расстраивается эксцессами и насильственными действиями рабочих в отношении заводской администрации, массовыми смещениями директоров, управляющих и т. п…, — описывал процесс «рабочей национализации» Н. Кутлер, — Это явление повсеместное — в столицах и провинции. Идут массовые смещения и второстепенного персонала: техников, инженеров, мастеров и т. д., и иногда с замещением их служащими по выбору рабочих, малопригодными»[2502]. На заводах, подтверждал Деникин, «повторилась история с командным составом армии: организационно-технический аппарат был разрушен. Началось массовое изгнание лиц, стоявших во главе предприятий, массовое смещение технического и административного персонала. Устранение сопровождалось оскорблениями, иногда физическим насилием, как месть за прошлые фактические и мнимые вины»[2503].

В ответ, в конце мая на первой всеобщей конференции фабричных комитетов ее участники заявляли с мест: «Комитеты волей-неволей вынуждены вмешиваться в экономическую жизнь своих фабрик, иначе их давно бы закрыли»; «если мы хотим выжить и спасти производство, то это неизбежно»; «есть только две возможности: согласиться на сокращение производства и увольнения или активно вмешаться в вопросы управления и организации труда на заводе». Чем хуже шли дела, тем чаще забастовщики предъявляли хозяевам ультиматум: если к такому-то числу конфликт не будет улажен, «мы начнем готовиться к конфискации имущества фабрики: готовой продукции, станков и т. д.»[2504].

Количество закрытых предприятий увеличивалось с каждым месяцем, «финансовое положение многих предприятий делает невозможным продолжение их функционирования, — указывала конференция предпринимателей 1 июня, — поэтому их закрытие в ближайшем будущем неизбежно»[2505]. Летом простаивали уже 40 % предприятий металлургической промышленности и 20 % — текстильной, к июлю было закрыто 20 % всех Петроградских промышленных заведений[2506]. Промышленное производство сократилось на четверть: спад добычи железной руды составил 43 %, выплавки стали–28 %, производства хлопчатобумажных тканей–47 %, на треть упал сбор зерна[2507].

К этому времени, отмечал Чернов, «класс предпринимателей, который ранее отчаянно сопротивлялся вмешательству рабочих организаций в управление фабриками, теперь решил позволить им принять участие в организации похорон. 20 июня делегаты организаций промышленников встретились с делегатами Московского областного бюро Совета рабочих и солдатских депутатов и представителями министерства заготовок. Совет сформулировал жесткие правила остановки производства: 1) ни одна фабрика не может быть закрыта, если у нее есть запасы сырья и топлива… Работодатели согласились…»[2508]. И за июль количество закрытых предприятий … превысило данный показатель за три предыдущих месяца вместе взятых[2509].

Гр. 11. Количество закрытых до июля 1917 г.[2510]и национализированных с ноября 1917 г. предприятий

Стремление остановить развал тыла, стало одним из основных мотивов «мятежа» ген. Л. Корнилова: «Меры принятые на фронте должны быть так же приняты в тылу, причем руководящей мыслью должна быть только целесоответсвенность их для спасения родины…, — заявлял он 14 августа на Государственном совещании, — В настоящее время производительность наших заводов, работающих на оборону, понизилась в такой степени, что теперь в круглых цифрах производство…, по сравнению с цифрами периода с октября 1916 г. — по январь 1917 г., понизилась: орудий на 60 %, снарядов на 60 %…»[2511]. Однако инициативы Корнилова, в случае их реализации, только лишь ускорили бы окончательный крах промышленности, поскольку предусматривали милитаризацию только рабочих, но не промышленников.

Основная проблема, с которой столкнулись все попытки милитаризации промышленности, заключалась не в рабочих, а в том отмечал в сентябре, в статье «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» Ленин, что «происходит повсеместный, систематический, неуклонный саботаж всякого контроля, надзора и учета, всяких попыток наладить его со стороны государства… Все воюющие государства, испытывая крайние тяготы и бедствия войны, испытывая — в той или иной мере — разруху и голод, давно наметили, определили, применили, испробовали целый ряд мер контроля, которые почти всегда сводятся к объединению населения, к созданию или поощрению союзов разного рода, при участии представителей государства, при надзоре с его стороны и т. п. Все такие меры контроля общеизвестны, об них много говорено и много писано, законы, изданные воюющими передовыми державами и относящиеся к контролю, переведены на русский язык или подробно изложены в русской печати… Если бы действительно наше государство хотело деловым, серьезным образом осуществлять контроль, если бы его учреждения не осудили себя, своим холопством перед капиталистами, на «полную бездеятельность», то государству оставалось бы лишь черпать обеими руками из богатейшего запаса мер контроля, уже известных, уже примененных. Единственной помехой этому, — помехой, которую прикрывают от глаз народа кадеты, эсеры и меньшевики, — было и остается то, что контроль обнаружил бы бешеные прибыли капиталистов и подорвал бы эти прибыли»[2512].

Руководители и собственники совместных предприятий, исходя из мобилизационной политики своих стран, к этому времени, уже сами стали обращаться к правительству с просьбой о их национализации. Так, директор франко-русского завода в начале июня просил правительство принять весь завод в свое распоряжение… 12 июня Гендерсон (британский министр труда) передал Терещенко обращение фирм с преобладающим английским капиталом о