Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

Славе Градову при его вступлении в КГБ. Её и внедрили к нему в отдел именно как члена партии – укрепить руководство при беспартийном начальнике, которому по должности вменялось в обязанность не только обеспечивать выполнение тематических планов, но и воспитывать своих подчиненных в духе верности родной коммунистической партии, а если точнее – заботиться об их беспрекословном подчинении всем требованиям властей, особенно по разнарядкам райкома партии. В соответствии с ними следовало выделять сотрудников в рабочее и нерабочее время для работы на овощной базе, по озеленению территории города, посылать их на встречи иностранных лидеров в качестве обрадованных визитом жителей Москвы, а еще – для участия в первомайских и октябрьских демонстрациях трудящихся – в качестве демонстрантов – и ежемесячно – в качестве членов добровольной народной дружины для охраны общественного порядка на улицах столицы, Ну, и конечно, обеспечивать выезды сотрудников когда на день, когда на неделю или две для работы в подшефном колхозе или на строительстве ведомственного дома отдыха под Москвой. Естественно, к этому всему добавлялась обязанность следить за тем, чтобы на работе не велось крамольных разговоров, регулярно проводить политинформацию среди сотрудников и в свою очередь обязывать их действовать среди населения в качестве агитаторов во время предвыборных кампаний в соответствии с указаниями райкома КПСС. На Эльвиру в подобных делах власть вполне могла положиться, на Михаила – нет.

Его отношения с заместительницей складывались не худшим образом, но и не лучшим. Ей очень понравилось, что Михаил не терзал мелочным тиранством, не требовал изобретательного вранья для того, чтобы отпустить по личному делу в рабочее время, свое недовольство старался высказывать возможно реже и делал это в корректной форме. Все это Эльвира могла оценить – и действительно ценила, потому что прежде работала заместительницей в другом отделе у настоящей кобры Полкиной – и ее не устраивало в Михаиле только одно – что он как начальник отдела относится так не только к ней, но и ко всем сотрудникам. Это был «непорядок», следствием которого могла быть лишь разболтанность и распущенность в коллективе. В тематике отдела Эльвира почти ничего не понимала, но не от дурости, а оттого, что ничуть не стремилась что-либо понять, вполне представляя, что начальство перевело её в отдел Горского с совсем другой целью. Она собиралась стать надзирательницей над кадрами с полномочиями начальника отдела, но вот этого-то Михаил ей и не позволял. Эльвира смирилась. Конечно, она информировала обо всем происходящем в отделе кого полагалось, но другого от нее и нельзя было ожидать. К счастью, не менее двух месяцев в году Михаил почти не видел Эльвиру на работе, поскольку ее по представлению начальника первого отдела и после утверждения в райкоме назначали председателем участковой избирательной комиссии на время каждой избирательной кампании. Это устраивало их обоих. Эльвиру – потому что нагрузка там была невелика, и можно было надолго исчезнуть, ни у кого не отпрашиваясь, Михаила – потому что в это время ему меньше мешали. Обе стороны понимали, что им лучше открыто не враждовать, и потому Эльвира порой бесхитростно рассказывала о своей жизни. Детство ее прошло на Колыме и в Сусумане на Индигирке, где её отец, полковник госбезопасности, был начальником лагерей. Она привыкла к тому, что ее семью обслуживали домашние рабы из зеков – «они же были нам обязаны», – поясняла она без малейшего смущения. Столь же откровенно она рассказывала и о том, как её отца дважды доставляли после ночных облав с огнестрельными ранами, полученными не от беглых заключенных, а от тех, кто под его руководством их ловил. Надеялись, видно на то, что ночь все спишет, а если и не спишет, то оправдает – в темноте не больно-то разберешь, в кого палишь. Такие происшествия могли бы побудить Эльвиру подумать, стали бы собственные подчиненные ее папаши отстреливать своего отца-командира во время ловли бандитов без причины, но нет, не побудили. Ну, а в том, что полковник госбезопасности служил правому делу, у нее сомнений и быть не могло, так же как в правомерности и прочности своего нынешнего положения в институте. Михаила так или иначе могли снять с должности – например, проведя в институте реорганизацию и ликвидировав отдел. А она свою должность все равно сохранит – в крайнем случае, в другом отделе. После окончания школы она переехала «на материк», окончила МВТУ им. Баумана и какое-то время работала конструктором. Но теперь ее инженерные знания не использовались, а получать новые у нее не было никакой необходимости, жизнь и без этого шла хорошо по накатанной колее. Для этого достаточно было считаться человеком особого доверия. Однажды Михаил ей прямо об этом сказал. – «С чего вы взяли?» – даже как будто удивилась Эльвира. – «Ну, как же? Ваш отец – полковник госбезопасности, вы – член партии. В сравнении со мной вы в глазах администрации выглядите куда предпочтительнее. Думаете, я не прав?» – «Нет, на счет того, что из-за отца я пользуюсь особым доверием, я не согласна. Как член партии – возможно».

Михаил так и не решил, верила ли она в то, что сказала? Могла верить, могла и лукавить, хотя на самом деле – по опыту жизни должна была точно знать. Такое социальное происхождение считалось едва ли не лучшим украшением анкет. Лучшим могло быть происхождение от генерала госбезопасности или от члена ЦК КПСС. Для деток таких людей легко открывались самые разные двери. Они всегда могли рассчитывать на доброжелательность и покровительство со стороны любых администраторов и партийных бонз. Если же потомки людей из этого высшего общества не имели амбициозных устремлений – что ж, в таком случае им гарантировалось устойчивое пребывание в занимаемой должности при любых реорганизациях структуры любого учреждения. Кроме того, их без промедления включали в актив. Это предполагало выдвижение и автоматическое избрание в профсоюзные комитеты или партийные бюро, награждение ценными подарками и почетными грамотами по итогам социалистического соревнования и время от времени мелкими государственными наградами типа «ветеран труда», гарантирующими, однако, заметные льготы после выхода награжденного на пенсию.

Короче, такие люди включались начальством в дежурную обойму, члены которой образовывали парадное лицо своего учреждения, подлежали первоочередному награждению всякими благами – от грамот, значков и медалей до включения в списки на получение дачных участков и покупку автомобиля – и не несли практически никакой ответственности ни за какие участки работы. Отвечать всегда должен был кто-то другой, не столь близкий к сердцу социалистической Родины. К непременным членам этих обойм можно было питать презрение и злость, но лучше было этого не делать, рассматривая данное явление как «необходимое зло» – так в повести Пушкина «Выстрел» называлось нечто, с чем все равно бесполезно бороться. Лучше было экономить свои силы и нервы, чем пускать их в распыл в борьбе со своеобразными «баловнями судьбы». Михаилу в большей части случаев удавалось обуздывать в себе бесполезное недовольство и гнев. Зато он неуклонно вел в своих тематических разработках именно ту линию, которую сам считал наиболее рациональной независимо от того, какой была на этот счет текущая официальная установка. Заставить его отказаться от своего убеждения или сбить с занимаемой позиции никакие начальники не могли, да это и не пошло бы им на пользу, поскольку рано или поздно они вынужденно признавали его правоту. В конце концов, кому-то надо было делать и настоящее дело. За это его неизменно характеризовали как «неуправляемого», однако всегда выпускали вперед, когда требовалось изобретательно защитить интересы института. Иногда по поводу его поступков начальство разводило руки, произнося при этом фразу типа «Ну что вы от него хотите!» – и подразумевая под этим, что известная вольность, даваемая художнику, позволяет с большей пользой эксплуатировать его.

Иногда за неуступчивость или вольность Михаил расплачивался специально устраиваемыми реорганизациями. Это делалось ради того, чтобы в переименованном отделе он сразу автоматически превращался из полноценного начальника отдела, избранного по конкурсу на пять лет, в исполняющего обязанности начальника отдела, которому вновь надлежало проходить конкурс, несмотря на то, что со времени предыдущего прошел всего год-полтора. Таким способом ему давали понять, насколько непрочно его положение и что не стоит особенно заблуждаться насчет постоянной терпимости к его художествам. И Михаил не забывал, что существует в подвешенном состоянии – это был неисчезающий фон в продолжение почти всей его трудовой деятельности. В редких случаях ему не трепали нервы.

Почти всегда ему хотелось куда-нибудь уйти. Но именно в периоды гонений и нервотрепки он неожиданно для себя сталкивался с не очень значимой для дела, но все же явной солидарностью с ним других людей – с ним начинали здороваться в институте совсем незнакомые люди, с которыми он не имел прежде никаких контактов – здоровались в знак признания и уважения лично к нему и его позиции. А случалось и еще интересней. Люди, как будто полностью принадлежащие враждебному официальному лагерю, тайком сообщали, какие меры предполагается в скором будущем принять против него – иногда через посредников, иногда лично.

Сам Михаил никогда не стремился привлечь кого-либо к выступлению в свою защиту – даже ближайших сотрудников.