Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

английский и португальский, с которыми он, худо-бедно, но все же работал в институте. Об этом однажды зашла речь в присутствии Михаила, и он тогда без всякой задней мысли, просто в шутку сказал, кивнув в сторону Славы: «Ну и что? Если прикажут – возможно, еще и китайский придется выучить!» – И Слава неожиданно на полном серьезе подтвердил: «Точно! У нас всё делается по приказу». Эта реплика заставила Михаила впредь более внимательно приглядываться к бывшему подчиненному. И тогда стало казаться, что Градов все заметней уходит в себя и в то же время всё сильнее дорожит этими недолгими встречами со своими прежними коллегами, словно только с ними он теперь может вдыхать тот воздух, которого на нынешней работе начисто лишен. Да, это выглядело странно. Но ведь от тех или иных видов ностальгии не может быть застрахован никто.

Однако вскоре оказалось, что речь шла даже не о ностальгии, а о Гамлетовской проблеме to be or not to be. Потому что однажды утром к Михаилу прибежали с конфиденциальной новостью: одна из сотрудниц института, муж которой работал в том же управлении КГБ, что и Слава, сообщила, что накануне вечером он застрелился на службе, впервые заступив на сутки в качестве дежурного по управлению и впервые же получив в свои руки пистолет. Следом, правда, пришло официальное вранье, верней – эдакая туманная деза, будто Градов погиб при исполнении служебных обязанностей, чуть ли не в группе захвата, но это уже никого не могло обмануть. Заместительница Михаила, рекомендовавшая Славу «в органы» и еще несколько бывших сотрудниц присутствовали на похоронах. По их словам, ни родители, ни жена, ни, тем более, маленькая дочь ничего подобного от Славы не ожидали. Отец, «папочка» Градов, выглядел совершенно потерянным. Мать непрерывно плакала. Трудно было теперь гадать, прилагала ли она собственные усилия к переходу Славы в КГБ, но папочка-то точно прилагал. Не плакала только целиком обманутая в своих ожиданиях жена покойного. Она не проявляла – или просто не могла проявить – никаких чувств. Михаил однажды видел ее в институте, когда Слава еще там работал. Молодая женщина не броской, но и не отталкивающей наружности, она тогда держалась со скромным достоинством дамы, уверенной в том, что пребывание мужа в научно-исследовательском институте – дело временное, зато потом начнется уже настоящая жизнь их семьи, для чего, правда, пока приходится немного кривить душой, выдавая и мужа, и себя за настоящих, первосортных советских патриотов. Ну, кто ж ее за это мог бы осудить? Так полагалось. Уж в этом-то смысле лучшие люди «системы» давным-давно обманывали ее ради себя.

Но как получилось, что Слава, завороженный, если так можно выразиться, сияющей лицевой стороной медали КГБ, вдруг, несмотря на свои, а, главное, папочкины усилия, оказался под сенью обратной, отнюдь не сияющей ни золотом, ни славой обратной ее стороны? Ведь у него давно уже все было схвачено? Все принятые правила обеспечения карьерного успеха соблюдались. Нужные люди своевременно обхаживались – и не только лестью, но и услугами, а если нужно – то и валютными деньгами – уж в этом-то на папочку можно было положиться. Все входы-выходы в системе он безусловно знал. Неужто теперь стало так много таких знающих и выездных, кто хотел пристроить к тому же делу своих дорогих и нежно любимых детей, что для них уже просто не могло хватить никаких вакансий? Что было делать в таких условиях лицам, ответственным за комплектование кадров ПГУ КГБ и других управлений комитета? Очевидно, устраивать конкурс среди тех родителей, которые позаботились, чтобы для их детей все было схвачено именно в Первом Главном управлении. Чей чин, чье влияние и авторитет, в конце концов деньги выше или больше, тот и должен победить на этом конкурсе. А проигравших это «соцсоревнование» можно было послать работать в другие главные управления – и с точки зрения устойчивости существующей власти в государстве – не менее, а более важные, чем ПГУ. Возможно даже, что главный кадровик комитета госбезопасности, в свое время хлебнувший лиха на службе Родине отнюдь не в самых престижных и выгодных, но отчаянно необходимых подразделениях «в органах», ожесточенно ненавидящий изнеженных и жадных до красивой заграничной жизни папенькиных и маменькиных сынков, с колоссальным удовольствием обрекал их, выразивших готовность «беззаветно» служить социалистической Родине, на прозябание в должностях чистильщиков социального дерьма, надзирателей за поведением своих нищих сограждан, а, если надо, то и их палачей. Чтобы эти захребетники, желающие въехать в комитетский, а затем заграничный рай на спинах тех, кто должен был бы занимать вожделенные и престижные должности по способностям и по праву, научились бы сперва работать по горло в грязи, которой они так чурались. Чтобы на них не осталось элегантных заграничных костюмов, красивых галстуков, белых воротничков и манжет. А «ху-ху не хо-хо», папенькины и маменькины детки? А ну, марш трудиться на невидимый и необъявленный внутренний фронт! Парижев и Лиссабонов им, видите ли, захотелось! Будет вам, мать вашу так и этак, и Париж, и Лиссабон. Только не там, где они есть на карте. В следственных подвалах, на «наружках» в стылую погоду, на одуряющей жаре – вот где! Чтобы ваше рыло больше не смело задираться выше забора, разделяющего «развитой социализм» и «гнилой капитализм». И такой кадровик был бы безусловно прав, потому что делать из внешней разведки синекуру для любителей красиво пожить никакой стране не по карману. Даже самой богатой, даже самой большой.

Видимо, по этим причинам и соображениям Славу Градова направили НЕ В ТУ спецшколу, в которую ему хотелось попасть, НЕ В ТО главное управление, которое они с папочкой выбрали для службы Родине. И в результате Слава оказался не на берегу Сены или Атлантического океана, а в безликом московском особняке, где и должен был заниматься грубой и грязной работой из года в год, из года в год, вербуя сексотов, стращая, выжимая, а если надо, то и выбивая в подвале этого особняка признания в измене, во враждебных действиях, в антисоветской пропаганде, плюя на «нарушение норм социалистической законности». Действительность навалилась на Славу Градова и сломала его вместе с его мечтой. В той среде обитания, в какой он оказался усилиями папочки и своими собственными, жить не имело для него никакого смысла, и, нажимая на спуск пистолета, он это совершенно определенно признал. Конечно, он был еще нужен даже такой своим папочке с мамочкой и дочке, но весьма сомнительно, чтобы жене и уж тем более – самому себе нет. Наверно, еще никогда прежде он не собирал всю свою волю в кулак, как в то первое дежурство, когда пистолетная рукоятка оказалась зажатой в его руке. Он знал, что из особняка районного управления с его подвалами не сможет перебраться НИКУДА, кроме как в дом того же назначения, лишь размерами побольше, да с подвалами поглубже, да с чином повыше, если будет стараться и выполнит любой приказ. А тогда уж у него и вовсе не останется времени забежать в свой бывший институт, погрузиться на полчасика – на час в простую и бесхитростную атмосферу обычной жизни, какой у него больше не будет никогда. И посему он сам вынес себе обвинение и приговор – то ли за свой и папочкин тактический просчет, то ли за принципиальную глупость в определении жизненных целей, то ли за проигрыш в азартной игре, а потом и привел приговор в исполнение, позабыв, правда, о главном. Согласовать свои действия с по-настоящему Высшей инстанцией (какой и КГБ не указ), которой вообще никто не указ, но которая сама указывает всем, что допустимо, а что недопустимо. Только это далеко не всегда сразу становится ясно, и потому нередко приходится полностью терять одну жизнь, чтобы в следующей или в следующих расхлебывать последствия роковой ошибки, допущенной по неведению прежде.

Слава Градов с подачи отца потянулся к службе идолу с ласковым лицом – для него лицо КГБ должно было быть действительно ласковым. Он был там своим – как минимум во втором поколении. Но, как и у Януса, у его идола было два лица. Другое было обращено к народным массам. Вот Оно-то и было им хорошо знакомо и на самом деле являлось первым и главным. И не то что Слава перепутал эти лица – ужасающее и ласковое. Просто папочка не рассчитывал, что идол и сам умеет внезапно поворачиваться, да притом так лихо, что просто оторопь берет. Знаменитый гидростроитель Бочкин издал свои мемуары под названием «С водой как с огнем». Он прекрасно знал, какую опасность таит в себе стихия воды, которую человек пытается употребить на собственное благо. С комитетом же госбезопасности надо было обращаться еще аккуратнее, чем с водой и огнем. Он хорошо умел извлекать из людей пользу для себя. Но использовать свои ресурсы на потребу не слишком важных персон он позволял не всегда, да и то в основном понемногу.

Впрочем, для безбедного существования в советском обществе и этого нередко хватало. Взять хотя бы заместительницу Михаила Эльвиру Александровну – ту самую, которая дала свою партийную рекомендацию