Семья Машбер - Дер Нистер

Оба они оказались возле группы раввинов и держали себя тихо и спокойно. Но зажигательные речи тех, кто заступался за обиженного Господа Бога, ударили им в голову, и Иоина с Захарией начали искать причины смерти реб Дуди не в естественных законах бытия, а в провинностях определенных лиц, которых они вспомнили, не зная, что те находятся здесь же, на кладбище. Заметив их, Иоина и Захария уже больше не упускали их из виду. Они пробрались вперед и позволили себе откровенно и грубо обругать виновников, назвав их по именам и указав на них пальцем:

— Вон они, Иоселе со своей компанией и Лузи — со своей.

Да, Иоселе и Лузи тоже принимали участие в похоронах. Иоселе явился потому, что в праздничные дни работы не было, погода выдалась чудесная, весь город пошел проводить покойного. Отчего же и ему, Иоселе, не пойти? К тому же он сознавал, что одним из самых заядлых его противников стало меньше. Что касается Лузи, то им руководили другие побуждения: споры — спорами, мнения — мнениями, но тут речь идет о реб Дуди, главном раввине города, которого все обязаны уважать. Разве можно отколоться от всех и не почтить его память?.. Итак, все горожане пришли на кладбище и, пользуясь хорошей погодой, остались, чтобы побеседовать.

— Вот они… Иоселе, который выглядит, словно свадебный гость… Да и те, что с Лузи, — не заметно, чтобы они печалились… Напротив, им, видать, доставляет удовольствие, что из жизни ушел тот, кто внимательно за ними следил и в конце концов добрался бы до них!

Так кабатчик Иоина познакомил раввинов с Иоселе и Лузи, стоявшими поодаль. Лицо у него разгорелось, и видно было, что, если бы ему позволили, он бы не ограничился словами и тут же перешел к делу. Он даже не обратил бы внимания на то, что это место свято и что тот, за кого он намерен заступиться, недавно предан земле, и такое намерение не оказало бы чести покойному.

— Вон они стоят, — вырвалось у возмущенного Захарии, поспешившего на помощь Иоине, которому он постоянно смотрел в рот и которого считал главной своей опорой: Захария всегда поддерживал его и выполнял любое его желание. Захария даже голову нагнул, как бык, готовый уничтожить противника.

— И… Ну!.. Упаси Бог!! — предостерегли раввины Иоину и Захарию от осуществления их намерений. — Упаси Бог! — отшатнулись они от соучастия в таком деле, которое, возможно, и было бы справедливым, но не здесь и не теперь, потому что привело бы к богохульству и к кощунственному осквернению святого места.

Все собравшиеся на кладбище разошлись. И все чувствовали, что с того момента, как ушел из жизни реб Дуди, в городе чего-то не хватает. Даже на лицах детей, которые встречались на обратном пути, заметны были остатки любопытного страха, охватившего их при виде траурной процессии. Реб Дуди не стало. Но народ праздновал Пасху, оплакивать покойных в эти дни не полагалось, и выполнение этого долга перед реб Дуди было отложено на более позднее время.

Были созваны большие траурные собрания. Сначала о них известили с помощью воззваний, расклеенных на дверях и на воротах всех синагог и молелен, а также раздаваемых специально разосланными служками, которые должны были ходить из улицы в улицу и объявлять, что в такой-то день будет справляться заупокойная служба по реб Дуди и всякий, кто желает принять в ней участие, приглашается послушать слово такого-то раввина или проповедника.

На амвонах и перед кивотами синагог и молелен появились одетые в талесы проповедники — как местные, так и приезжие — и просто набожные люди, которые тяжело переживали смерть реб Дуди. Все сразу же начинали плакать, все чувствовали себя потрясенными: и мужчины, и женщины у себя в женском отделении. А проповедники произносили нараспев какую-нибудь трудно объяснимую цитату или притчу, и, если одной было недостаточно, у них под рукой оказывалась вторая, которая позволяла подойти наконец к основной теме и провозгласить:

— Горе, горе нам, уважаемые и почтенные! Праведник умирает, и никто не думает, что умер он не оттого, что пришло время ему перейти из мира бренного в мир истинный, а по вине грешников нашего поколения. А потому, — заканчивали они, напирая на главное, — когда видишь, что такой столп учености, такой светоч, как реб Дуди, один из тех, на коих мир зиждется, падает сокрушенный, надо изо всех сил искать, следить и доискиваться причины, смотреть, от кого, с какой стороны исходит скверна… Каждый должен это делать ради себя и ради других: обнаружить грех и взять на себя наказание… А если после тщательных поисков у себя греха не обнаружишь — ищи среди своих, среди близких, по соседству, в своем городе. И где бы ни был обнаружен виновник, не останавливайся ни пред чем, даже перед кровопролитием, подобно левитам, которым Моисей повелел обнажить меч против сынов Израиля, дабы вина отдельных людей не была бы распространена волею Бога на всех.

— Горе! — восклицали добросердечные женщины, которых такие речи задевали за живое, и соглашались с проповедниками во всем. Соглашались и мужчины — столь же податливые, готовые проливать слезы и каяться, выполняя все, к чему призывали проповедники.

— Горе! Конечно, горе! — стали вмешиваться и злонамеренные люди, заинтересованные в том, чтобы использовать подходящий момент, когда прихожане находятся под воздействием проповедей, и натравить возбужденную толпу слушателей на тех, с кем они давно уже хотели разделаться. Эти люди считали, что именно сейчас следует назвать по именам тех, кто якобы повинен в преждевременной смерти реб Дуди, и побудить толпу предпринять против них надлежащие меры. Нашлись сердца, одобрившие травлю и загоревшиеся злобой, направленной против тех, о ком мы неоднократно говорили раньше и кто всем хорошо известен. И злонамеренным людям теперь удалось сделать то, чего раньше не удавалось.

Однажды вечером в доме у Лузи показался наш старый знакомый Шмулик-драчун. Глаз, затянутый бельмом, смотрел сурово и строго, а второй, здоровый, блестел, словно смазанный жиром, и выглядел добродушно. Судя по всему, Шмулик пришел из кабака.

Он вошел в переднюю и увидел там Сроли Гола, занятого совсем не мужской работой: Сроли чинил торбу, которую в последнее время часто осматривал и приводил в порядок. Шмулик прошел мимо, не обращая внимания на Сроли, и направился прямо к комнате Лузи. Сперва он просунул в дверь голову и здоровый глаз, а потом переступил порог.

Лузи встретил его так, как встречал всегда, — ни о чем Шмулика не спрашивал и разрешал ему сидеть сколько вздумается.

Шмулик всегда был благодарен за такое гостеприимство, дававшее ему возможность подышать приличным воздухом, в котором он время от времени испытывал нужду. Порой Шмулику хотелось освободиться от «дел» и поручений, которые, без сомнения, ему осточертели; к тому же он знал, что такая работа не сулит особенных почестей ни на этом, ни на том свете.

Лузи и на этот раз, увидев Шмулика на пороге, молча, кивком пригласил его войти: пусть, мол, скажет, нужно ли ему что-нибудь, а если не нужно, пусть так посидит.

Шмулик вошел, сел на предложенный ему стул, а Лузи тем временем продолжал шагать по комнате от стены к стене, о чем-то размышляя и заложив руки за спину. Шмулик сидел и следил за Лузи, поворачивая голову то вправо, то влево. Наконец он устал вертеть головой, да и выпитое вино, видно, начало действовать: глаза его стали слипаться, голову клонило на грудь. Казалось, с минуты на минуту Шмулик уснет, как это частенько случалось с ним дома у Лузи. Однако на сей раз он сделал над собою усилие, одолел сонливость и обратился к Лузи, который все еще ходил по комнате.

— Дело в том, — начал он неожиданно, но, очевидно, обдумав еще в трезвом состоянии то, что скажет, — что я бы вам посоветовал, если бы вы меня спросили, как можно скорее покинуть город и больше здесь не оставаться. Вас ждут большие неприятности, — продолжал Шмулик. — Нет, хуже того, — сказал он и осекся, видимо не желая произнести нехорошее слово, поскольку рядом с ним находился Лузи. — Уже подбирают людей. Нанимают «бойцов» против вас… Вы представляете себе, что это значит? — заговорил Шмулик более свободно, давая понять, что произойдет нечто ужасное, если на Лузи нападут наемники… вроде него самого, с такими вот руками, как у него…

Шмулик сжал и показал кулак и, разглядывая это орудие своего ремесла, мысленно оценивал его размеры, мощь и силу удара, который он способен нанести.

— С таким предложением, — продолжал Шмулик, — ко мне уже обращались… Меня уговаривали, убеждали и обещали очень хорошую плату — задаток до того, как я возьмусь за дело, и, разумеется, приличную сумму после того, как я выполню требуемое. Положим… Черт бы взял ихнего батьку с прабатькой!.. — сорвалось у Шмулика ругательство, чего он в присутствии Лузи никогда себе не позволял. — Положим, не на такого напали. Не доживут они и не дождутся, что я соглашусь взяться за подобную пакость. Пусть у меня лучше руки отсохнут!