Вся синева неба - Мелисса да Коста
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты здесь, — говорит она с ноткой облегчения.
Он не понимает ее тревоги.
— Да.
— Идем, поешь. Я закончила работу на стройке.
Он вытягивает ноги, затекшие от долгого сидения на подоконнике, и кивает.
— Иду.
Он смотрит ей вслед, когда она скрывается в темном коридорчике, и спрыгивает на пол. Пока не стаял снег, он тоже работал на стройке с ней и двумя девушками из Канады. А потом она запретила ему работать.
— Почему? — занервничал он.
— Из-за обмороков.
Он не помнит, чтобы падал в обморок. Однако Ипполит и девушки из Канады подтвердили слова Жоанны. Он дважды терял сознание. «Скачки давления», — уточнила Жоанна.
— Тебе надо отдохнуть.
Теперь ему немного скучно. На днях Жоанна спросила его:
— Ты больше не пишешь в своем дневнике?
— Какой дневник?
— Мы оба ведем путевые дневники, ты же знаешь…
— Вот как?
Он не очень понимал, о чем она толковала. Она кивнула.
— Да.
— Зачем?
Она поколебалась, прежде чем ответить:
— Чтобы рассказать нашим близким все, что мы здесь пережили.
— Ммм.
Он был настроен скептически. Никогда в жизни он не вел дневника.
— Мы расскажем им потом…
Она не нашлась, что ответить на это. Но достала свой собственный дневник и принялась писать, наверно, надеясь, что он возьмет с нее пример и передумает. И вот сегодня утром он взял черный блокнот, лежавший на ночном столике, в основном чтобы доставить ей удовольствие. Потому что она выбивается из сил, заботясь о нем. Он с удивлением увидел, что уже исписал много страниц в этом дневнике. Он понял, что она не лгала, когда говорила, что он страдает потерями памяти, или когда объясняла, что они здесь, чтобы он отдохнул, ради чистого горного воздуха, чтобы насытить кислородом его мозг. Других написанных страниц он не прочел. Констатация потерь памяти слишком потрясла его.
Он идет к двери и останавливается на пороге, отметив, что новое полотно пополнило выставку картин девушки на полу их комнаты. Она много рисует. Если не читает и не пишет в своем блокноте, то рисует. Эта последняя картина чем-то его зацепила, и он медлит несколько секунд, не уверенный, оправдано ли его предчувствие. Голос снова зовет его из коридора:
— Эмиль?
— Иду!
Он подходит к полотну, чтобы рассмотреть его вблизи. Сразу узнает их комнату здесь, в пристройке. Ярко-зеленое покрывало, кровать с панцирной сеткой, стены с облупившейся кремовой краской, слабый свет, едва освещающий комнату. Кто-то лежит на кровати в расслабленной позе, одно колено согнуто, рука под головой, другая держит ручку. Маленький черный блокнот, такой же, как у него, лежит на кровати рядом. Молодой человек, высокий, темноволосый, на лице угадывается щетина давностью в несколько дней. Сразу можно заметить, что вид у него безмятежный.
Эмиль стоит, застыв перед картиной. Ему чудится… Он спрашивает себя… Черные миндалевидные глаза молодого человека кажутся ему знакомыми. Он не может оторвать взгляда от полотна. С кухни слышен смех канадских девушек. Слышен стук кастрюли, которую ставят на ржавую газовую плиту. Он заставляет себя медленно сдвинуться с места. Бросает последний взгляд на картину, прежде чем покинуть комнату. Теперь он почти уверен… Это его нарисовала на полотне девушка… Когда? Зачем? По какому случаю? Он не может понять, что за теснение нарастает в его груди. Как будто ощущение неполноты. Как будто многих деталей не хватает в его пазле.
—В кухне у ржавой газовой плиты Жоанна смотрит в грязное окошко на усадьбу Ипполита в окружении гор. Долины прекрасно видны уже несколько дней, с тех пор как весна вступила в свои права и облачный покров в небе поднялся выше. Но пейзажа она не видит. Ее мысли далеко. Она думает о картине, которую наконец закончила сегодня поздно ночью. Когда все в пристройке уснули, она устроилась в кухоньке за чашкой зеленого чая и решила закончить эту картину, начатую три месяца назад. Она рассеянно смотрела на подоконник, где еще красовались маленькие елочки из веток, которые они сделали к Рождеству. Задержала на них взгляд. И с грустью отметила, что та пора кажется ей теперь очень далекой. Запах апельсинов. Смятые фантики от конфет. Пазл из пятисот деталей. Тогда-то она и начала портрет Эмиля, лежащего на кровати и пишущего. Они занимались любовью в тот вечер. Она оставила незавершенную картину на подоконнике. А потом была не в силах ее закончить. Рождественский сочельник прошел, и после этого все разладилось. Он никогда больше не был самим собой.
Жоанна отводит взгляд от окна и долин, заметив в кухне Эмиля. У него опрокинутое лицо. У него часто бывает потрясенный вид с тех пор, как он застрял там, с тех пор, как пытается совместить свою реальность с окружающей. Она смотрит, как он садится за деревянный стол и спрашивает Ребекку, одну из канадских девушек:
— Какой сегодня день?
Ее взгляд снова ускользает, на этот раз в кастрюлю с зеленым горошком. После Рождества временные провалы превратились в настоящие путешествия туда, в его другую реальность, в другое пространство-время, где всплывали персонажи из прошлого. Он оставался там дни и дни, иногда недели. В тех редких случаях, когда он возвращался сюда, он был нервным и дерганым. Она в конце концов пожелала ему вообще не возвращаться, хотя ей было больно, потому что по своему Эмилю, прежнему Эмилю, еще не застрявшему там, она скучала.
Когда он вернулся в первый раз, он как будто успокоился, увидев ее. Это было ночью. В середине января. Он прошептал ее имя, и она едва не лишилась чувств от облегчения, потому что уже две недели он смотрел на нее, не узнавая.
— Жоанна…
Она повернулась к нему лицом, дрожа, как в лихорадке. Лунный серпик за открытым окном освещал его плечи, шею, улыбающееся лицо. Он был счастлив.
— Мы еще у Ипполита? — прошептал он.
И она кивнула, не уточняя, что Рождество давно прошло и что он исчез там. Он обнял ее, и она расслабилась, окутанная