Семь корон зверя - Алла Дымовская

– Он не скажет, Гарик, вот зуб даю. А за лавэ – спасибо. И тебе, и тем, кто передал... А можно мне на сегодня выходной? – пользуясь удачливым случаем, заискивающе попросила Иринка.

– Можна. Хочэшь напиться? Напэйся. Ты мнэ в порядке нужна. – Гарик задумался на секунду и счел нужным добавить дополнительное поощрение: – Два дня можэшь нэ выходить. Разрэшаю... А Мавру, козлоблуду, давно пора было ногы из жопы повыдергывать. Сколько дэвок пэрэпоганил так... Ты нэ слушай. Иды давай, да. Гуляй, пэй.

Иришка, уже на улице, конверт вскрыла... Пересчитала... Штука... Штука зелеными... Вот и вся ее цена – и за чуть было не погубленную жизнь, и за молчание. Обидно стало так, что на миг и невмоготу. Но зареветь не заревела. Чего уж слезы лить, коли сама виновата, что задешево разменивалась. Постояла немного, отошла. Конверт закрыла и в сумку на самое дно запихала. Деньги, пусть и обидные, были, однако, для Иринки огромными. А как гонорар – так и вовсе не виданными. Когда же вспомнила об оставленном в хибарке иностранце, то настроение полегоньку-потихоньку стало подниматься к положительным градусам.

Иностранец, после мытья и стрижки оказавшийся более чем симпатичным мужчиной, встретил Иришку ясной улыбкой и, пока она хлопотала об обеде, ни на шаг от нее не отходил. Правда, поведение его, хотя и забавное, Иришка находила довольно странным. Словно бы интурист не то чтобы заплутал в лесу, а будто бы недавно с неба свалился, с такой поспешностью пытался он тут же, немедленно, научиться у Иришки русскому языку, указывая на разные предметы и движения и требуя от хозяйки называть их словесные обозначения. Мог бы, коли так приспичило, и до визита в южные российские пределы брать уроки, чай, и у них, за бугром, есть своя Илона Давыдова. Да и не вчера же он в самом-то деле приехал. Зато узнала Иринка и собственно имя приблудного иностранца. Красивое и какое-то восточнославянское: Янош. Тут же и сказала ему, отчасти жестами, что для нее, для краткости и для интимности, пусть он будет просто Ян. Интурист понял и вежливо поклонился – сокращение, видимо, одобрил. Иринка назвала ему и себя. Иностранец повторил раз, другой, но вместо Ирины выговаривалось у него по-иному, нездешнему, красиво и претенциозно: Ирена. Иришка поправлять не стала. Новое имя ей решительно понравилось.

Однако языковые потуги Яна, как теперь она называла прошлого лешего и интуриста, были далеко не единственной его странностью. У Иришки сложилось определенное впечатление, что добрую половину естественных вещей из ее довольно скудного домашнего обихода Ян видит первый раз в своей жизни. Не то чтобы он выказывал детское изумление или задавал жестами и только что разученными словами наивные вопросы, пугался или, наоборот, восхищался сверх меры. Нет, он был спокоен и улыбчив, вот только с диким, жадным любопытством следил за тем, как Иришка одноразовой зажигалкой поджигала плиту, как включала в розетку кофемолку и простенький, еще с советских времен, миксер. Словно исследовал незнакомый ему мир, запоминал и учился.

После обеда интурист Ян снова улегся отдыхать, по своему месту жительства отбыть не спешил. А к ночи исчез. Как – было Иришке неизвестно. Зашла около десяти, оторвавшись от сериала, – когда еще телик посмотришь! – проведать спящего, а железная, матери-покойницы, кровать-то и пуста. Собственная одежда интуриста тоже пропала. Сгинул леший, ни ответа, ни тебе привета. «Вот же сволочь заморская, хоть бы номер телефона черкнул, цифры, чай, на всех языках одинаковые. И смылся-то на тихушку, чтоб бедной девушке за приют денег не платить. Морда!» – с досадой и унизительным разочарованием заключила Иришка и мысленно поставила на гадючем интуристе жирный крест. От расстройств и переживаний последнего дня, а вернее, ночи, Иринка, чтобы не напиться и не разрыдаться, отправилась спать непривычно рано – около полуночи. Улеглась на ту же маменькину кровать, на которой до этого почивал предатель-интурист, даже белье не переменила. Было лень, да и ни к чему. Где, в каких только постелях не доводилось ей спать! Так что привередничать после чисто вымытого и облитого одеколоном лешего выходило и вовсе глупым.

Проснулась Иришка не по обычаю в обед, а прохладным еще, не распаренным солнцем утром, как когда-то вставала на первую свою работу молоденькой девчонкой-ученицей. И вчерашние горести от свежего дыхания новорожденного дня словно сами собой забылись, оставив ощущение свободы и радости грядущего двухдневного отдыха. Иришка как спала голышом, так и вышла из крохотной задней спальни в проходную комнатушку, да и остолбенела. На старом диване, наглухо покрытом отслужившими свой век шторами, призванными скрыть потертости и изрядные прорехи в обивке хрущевского ветерана, сидел как ни в чем не бывало давешний иностранец.

Подлый беглец и отступник на Иринку даже не взглянул, целиком отдавшись занятию, поглотившему все его внимание: потрошил кожаный черный бумажник-книжку, поочередно вытаскивая и разглядывая на свет бумажки, визитные карточки и денежные знаки. При этом деньги, небрежно комкая, он швырял, не глядя, в угол, словно ненужный мусор, оставляя только золоченые визитки и календарики с видами сочинских красот. Владельцем бумажника лесной интурист явно не был, и не только потому, как успела заметить Иринка, что на визитной карточке читалась чужая, русская фамилия и ниже аршинными буквами «врач-стоматолог», но и оттого, что рядом, на обеденном столе, уже валялось по меньшей мере три растрепанных подобным образом кошелька, да еще несколько пар часов и золотых печатных колец. Иринка поняла и одновременно не поняла происходящее.

– Ты что же это деньгами раскидываешься! – Иринка, схватив со стула домашний ситцевый халатик и наскоро прикрыв абсолютную свою наготу, бросилась поднимать смятые купюры с пола. Что ее знакомец леший – бандит с большой дороги, хоть и иностранный, Иришке было совершенно и безусловно ясно. Но вот почему он выкидывает добытые с риском денежные знаки, а оставляет всякое бумажное барахло, Иринка разумно разъяснить себе не могла. Разве что леший отечественные рубли и в глаза никогда не видывал... Но уж свои или чужие деньги любой папуас, хоть из Занзибара, а уж как-нибудь от визиток и календариков да отличит. Тем более что и столбики дат, красных и обычных, как и везде в мире, напечатаны на изнанке пластиковых живописностей. А визитку иностранец ни за что и ни с чем не перепутает, на то он и иностранец. – Это – деньги! Вот это – деньги! Лавэ!.. А это – говно бумажное! Понимаешь ты, дундук стоеросовый?

Иришка потрясла перед носом лешего охапкой собранных и разглаженных купюр разного достоинства, одновременно сердитым жестом смахнула на пол календарики и остальные красочные бумажки. Если интурист не совсем навечный клиент дурдома, то, полагала Иринка, она сумеет ему втолковать, что надо оставлять, а что на помойку выбрасывать.