Братья Ждер - Михаил Садовяну

Едва отец Никодим доехал до двора старого конюшего в Тимише, как сердце его радостно забилось, — он увидел сизого петуха, сидящего на заборе, и услышал, как петух возвестил о его прибытии. Слуга, открывший ворота, покачал головой в знак того, что конюшего нет дома, — он, дескать, наверху, в господарских конюшнях. Но боярыня дома.

На крыльце Никодим застал боярыню Илисафту, возле нее Кандакию, а между ними сидела ключница Кира.

— Доброго утра, рад видеть вас в добром здравии! — учтиво поклонился монах и тотчас спешился.

— Добро пожаловать, твое преподобие. Уж как мы рады видеть тебя, — проговорила боярыня Илисафта, вскочив со своего излюбленного места, у знакомого нам столба, и направляясь навстречу сыну.

Все три женщины поочередно облобызали руку отца Никодима. А монах почтительно склонился пред матерью, потом коснулся губами ее седого виска.

Взглянув на столик, стоявший на крыльце, монах сразу понял, чем занимались женщины до его прибытия: пана Кира поспешила набросить на стол кусок тонкого домотканого полотна. С этим столом у отца Никодима были связаны воспоминания детства. Когда-то на нем пальцы боярыни Илисафты терпеливо лепили из воска куколок с маковыми зернышками вместо глаз. И неизменно возле матушки была пана Кира. А куколки с маковыми глазками изображали боярина Маноле, который скитался в то время бог знает в каких далеких краях Нижней Молдовы. Старые женщины, вроде паны Киры, умеют в таких случаях заклинаниями и ворожбой насылать счастливую или горькую участь тому, кто пребывает вдалеке, — неверному или любимому.

Глаза монаха помрачнели при виде колдовства, чуждого христианской вере. Вот как живучи обычаи, унаследованные от жрецов идольских капищ! Однако в душе отец Никодим все еще оставался тем ребенком, которого когда-то звали Никоарэ.

— Я хотел бы, — сказал он, — поскорее повидаться с батюшкой.

— У тебя есть вести для него?.. — испугалась Илисафта.

— Нет, нужно кое о чем поговорить.

— Ты найдешь его наверху, у конюшен; он то и дело туда подымается, чтобы немного успокоиться. Вот уже сколько времени прошло, а об Ионуце ничего не слышно. Ежели твое преподобие думает, что я не лишилась сна и покоя и могу заниматься своими делами, то ты сильно заблуждаешься, ибо не дает мне житья конюший Маноле, навис надо мною словно туча грозовая; мечет гром и молнии.

— Трудно поверить этому, матушка… — ласково и тихо произнес монах.

— Нет, уж поверь, родимый! Ступай-ка приведи его сюда; пусть выскажет, что у него на душе, и пусть услышит от меня и от других людей, что матерь божья, заступница, охраняет сына нашего, где бы он ни был.

— Хорошо. Сейчас съезжу за ним, и мы вместе возвратимся. — Монах поклонился. Ему хотелось поскорее уйти, чтоб не быть свидетелем тайного колдовства женщин.

Как только отец Никодим сел на коня и выехал за ворота, все три женщины сразу же склонились над столом: пана Кира легонько сдернула полотно со стола, и снова лучи утреннего солнца осветили восковую фигурку, изображавшую Ионуца. Этот маленький, грубо слепленный и бесчувственный, неподвижно лежавший на боку, Ионуц представлялся смотревшим на него женщинам живым, только отдаленным во времени и пространстве. Это был он, сильно похудевший Ионуц, он лежал здесь на стареньком столике, слушая пение птиц и заклинания ключницы Киры.

Будто тишина окутала души этих трех женщин, таких разных по возрасту, и словно померк свет солнца. Более других была взволнована боярыня Кандакия, она вся напряглась в ожидании. Не шевелились даже кольца ее сережек, побледнели под румянами щеки.

— Родные мои, дорогие мои… — вздохнула пана Кира, забывая на миг о различиях между ними, — все мы находимся во власти неведомых сил. Когда не будет нас, останется все, что создано господом, как было и в те времена, когда не было нас. Дорогие мои… — пела она, закрыв глаза и сжав ладонями виски, — мне привиделось, будто Ионуца завлекли и схватили вражьи силы, несущие погибель мужчинам, и намереваются они выпить его жизнь, ежели мы заговорами не отгоним их.

Тут пана Кира накрыла куклу руками, плюнула на все четыре стороны и торопливо зашептала:

Вы, ведьмы, колдуньи,По ветрам летуньи,По волнам ходуньи,Сподручницы лиходеев,Хозяйки суховеев,Земные владычицы,Людские обидчицы, —Прочь, прочь, волшебницы злые,В пустыни, в болота гнилые,Где поп кадилом не машет,Где в праздник девка не пляшет;Ступайте ударьтесь о край земли —Да так, чтоб ваших костей не нашли;Прочь, прочь из рук, из ног, из нутра,В яме сгинуть вам пора,Чтоб Иону — здоровье, чтоб встать ему, а не слечь,Не то огненный меч —Ваши головы с плеч!

Прошептав эти слова, пана Кира снова дунула на фигурку. Боярыням показалось, что восковая кукла шевельнулась. А что это значит, когда она шевелится? Ежели шевелится, стало быть, хороший знак.

— Матерь божья, сохрани и помилуй его, — прошептала боярыня Илисафта. — А ты, пана Кира, поворожи, как положено, три раза — в три вторника. Ибо дьячок Памфил нашел в своем Месяцеслове, что Ионуц родился во вторник.

Не по душе пане Кире книга дьячка Памфила. С тех пор как появились на свете писаные книги, всюду пошли обманы. Куда лучше другой обычай: надобно, чтобы тот, кто знает тайну заклинаний или ворожбы, передал ее лишь одному человеку. Ежели узнают ее двое, то пропадет сила ворожбы. И пользы никакой не будет тому, кто лишний узнает эту науку. А знающий заклинание или ворожбу должен, подобно непочатой воде, хранить себя в чистоте и святости, ибо из нечисти ничего доброго быть не может. Кто может ведать, в какой день появился на свет Ионуц? Ведь несчастная мать его согрешила в девичестве, и, когда именно в муках родила его, никто об этом не знает, кроме господа всеведущего. Где уж дьячку Памфилу найти сие в своей книге. Пусть другие удивляются, но пана Кира поверить обману не может.

— Не греши, Кира, — ласково сказала Илисафта, — вижу, что ты недовольно кривишь рот, когда я говорю, что дьячок отыскал в Месяцеслове день рождения Ионуца. Разве ты не знаешь, как толкуется Месяцеслов? В нем указаны планиды каждого человека на этом свете. Ежели известен день рождения и год, то по ним можно отыскать планиду. А коли не известен день, а известны лишь год и месяц, то определяют день по месяцу; первый месяц года — первый день недели; второй месяц года — второй день недели. И есть еще один искусный способ, когда не известны ни месяц, ни день, но год известен.

— Где ему, дьячку никудышному, ума-то для такого гаданья взять?.. — брезгливо прошамкала ключница беззубым ртом.

— Оставь ты его, пана Кира, — продолжала уговаривать ее боярыня Илисафта, — он ведь говорит сообразно искусству, коему обучен.

— А вот что я хочу сказать, — с живостью вмешалась боярыня Кандакия. — Я премного довольна тем, что предсказал дьячок Памфил моему Кристе. «Будет он и пригож и зело любим». Так оно и есть, таким его и родила матушка боярыня Илисафта в четверг пятнадцатого марта, в год от рождения Христова тысяча четыреста тридцать седьмой.

Услышав слова эти, произнесенные невесткой с почтением и любовью, боярыня Илисафта возрадовалась и вспомнила, каким тяжелым было появление на свет горячо любимого сына Кристи. Она вздохнула и покачала головой.

— Молю матерь божью, чтобы Марушка, невестка моя, родила легко, а то ведь нынешние молодые женщины стали и помельче и послабее прежних.

А тем временем отец Никодим, направив коня своего в гору, доехал до господарских конюшен и увидел там совсем не то, что ожидал. Повсюду сновали слуги. Боярин Маноле Черный ничем не был взволнован; его громкий довольный голос слышался издалека. Но странным было другое: монах услышал и голос Симиона. Возле старого конюшего находился начальник стражи Лазэр Питэрел; возле Симиона — его служитель Ницэ Негоицэ.

Когда хмурился Симион, хмурился и Ницэ Негоицэ.

А когда светлело лицо Симиона, словно солнечный луч освещал и лицо Ницэ Негоицэ.

Быть может, это только показалось отцу Никодиму или и в самом деле он услышал сейчас и голос Ницэ Негоицэ?

На крыльце нового дома монах увидел и молодую хозяйку Марушку, а рядом с нею боярыню Анку, тещу Симиона.

Все эти люди чего-то ждали. Они глядели на дорогу, ведущую к конюшням, посматривали друг на друга, затем снова поворачивались к конюшням. Мужчины, сверкая глазами, оборачивались к женщинам, а женщины отвечали улыбками.

Когда с крыльца увидели, что из долины направляется к ним гость, боярыня Марушка воскликнула:

— Отец Никодим! Это отец Никодим!

Мужчины обернулись, а старый конюший поднял руки.

Монах слез с коня и сперва направился к мужчинам: прежде всего он обнял старого конюшего. Потом поцеловал Симиона. Подошли к нему облобызать руку Питэрел и Негоицэ, а также и другие слуги, находившиеся поблизости. Лишь после этого отец Никодим поспешил к крыльцу, так широко шагая в сапогах с высокими голенищами, что развевалась его ряса из грубого сукна. Клобук у него сполз набекрень, и это позабавило боярыню Марушку. Не выдавая причины смеха, она захохотала, показывая свои белые зубки.